Анализ  текстов Шукшина зрелого творчества показывает, что при всей значимости речевых средств комизма на первый план выдвигаются поведенческие  ситуации – действия, поступки отдельных  персонажей подвергаются сатирическому  высмеиванию. Это «крепкий мужик» Наум Кречетов («Волки»), «социальный демагог» Лизавета Васильевна («Мой зять украл машину дров») т. д. В рассказе «Билетик на второй сеанс» Шукшин мастерски использует так называемый прием «комизма питья и опьянения». Конечно, пьянство – это порок, оно не может вызывать смех; но смешны не пьяные, а «пьяненькие». «Пьяненький» Худяков, действительно, создает ситуацию, исполненную комизма, но это далеко не комический персонаж, - он «тосковал и злился». Причина тоски ему не вполне ясна («В доме все есть…, всего невпроворот…»), просто хочется «родиться еще разок» – получить «билетик на второй сеанс», чтобы «в начальстве походить». Шукшин беспощаден в диагнозе состояния героя : у него душа умерла, материальное подавило в нем духовное начало.

      Сатирическое  разоблачение потребительского отношения к жизни, накопительства, равнодушия, мстительности и злобности – важная составляющая авторской концепции во многих зрелых рассказах Шукшина. Писатель использует синтез приемов комического: контраст, посрамление воли, особенности языка, алогизм поведения героя. Различные средства комизма образуют при этом внешний сюжет, внутренний же сюжет - нравственных потерь, утрат - создают психологические коллизии, значительно углубляя, усложняя содержание произведения, придавая ему драматическое, а подчас и трагическое звучание ( «Штрихи к портрету», «Сураз», «Психопат»).

      Душа  болит и у шукшинских «чудиков» - это важнейший тип героя рассказов  рубежа 60-х - 70-х годов. Их боль иная: о людях, живущих в мелочах  повседневной суеты и не понимающих ее разрушительного воздействия на душу, забывших о таких понятиях, как любовь, жалость, сострадание, стыд. Поведение «чудика» необычно, оно не вполне соответствует общепринятым нормам советского образа жизни, разрушает стереотипы - и это не может не раздражать окружающих. В повествованиях о «чудиках» Шукшин использует ряд приемов комического, наиболее часто - комизм отличий. «Всякая особенность или странность, выделяющая человека из окружающей среды, может сделать его смешным» У Шукшина это поведение персонажа, его поступки, цель которых - «осчастливить» людей, сделать мир добрее («почему они злые-то такие?» – Василий из рассказа «Чудик»). Чудик надеется на понимание, но окружающие не просто не принимают его устремлений, они агрессивно их отвергают: «Когда его ненавидели, ему было очень больно. И страшно. Казалось: ну, теперь все, зачем жить?»

      В этом рассказе и ряде других зрелого  периода творчества («Сураз», «Жена  мужа в Париж провожала», «Жил человек», «Охота жить» и др.) комическое отодвигается напряженным повествованием с трагическим финалом. Синтез комического и трагического в повествованиях конца 60-х-начала 70-х годов – это выражение индивидуальной особенности мироощущения автора, да и современная действительность не позволяла писателю оценивать происходящее иначе. Шукшин показывает, что стремление отдельных его героев жить по-другому, по совести, с чувством личной ответственности, вступает в противоречие с общепринятыми нормами, искажающими основные духовно-нравственные принципы жизни русского народа. Разрешение этого социально-психологического конфликта происходит в зрелой сатирической прозе Шукшина нередко в трагикомических формах.

     Развивая  традиции русской сатиры, Шукшин глубоко  осмысливает возможности существования  тех жизненных явлений, которые он разоблачает. И это тоже играет свою роль в достижении комичности. «Автор не просто пишет слова на листе бумаге, он продумывает каждую мелочь ситуации, пропускает её через себя». [27, c. 57] Так, в рассказе «Мнение» некий служащий Кондрашин показан открыто комически: портрет «полненького гражданина», заученные жесты, готовая фразеология, сориентированность – все это обрисовывает живучий тип хамелеона. Но в нем есть и особенное, то чем оправдывает Кондрашина писатель: хамелеонство порождает среда, где нормой становятся лживые мнения, чинопочитание, лесть, карьеристская суета, демагогия, опустошающее душу безделье.

     Кроме всего вышеперечисленного, особенно важное место среди тех средств  выразительности, к которым прибегает  Шукшин, имеет диалог, присутствующий в каждом рассказе. «Он никогда не несёт функции простой информативности, нем заключено движение повествования, в нем раскрываются характеры. Язык диалога – подвижен, современен, насыщен колоритными речениями». [26, c. 90]

      Таким образом, детальное рассмотрение и сравнение рассказов В. Шукшина между собой способствует более глубокому проникновению в идейно-художественное содержание его прозы, позволяет выстроить стройную классификацию форм и средств комизма, используемых писателем. Тезис о «назначении комизма – как возможности «вскрыть недостатки духовного и морального порядка» [26, c. 90] вполне соответствует пониманию комического В. Шукшиным.

     Свою  самобытную линию в юморе Шукшин блистательно подтвердил в сказке «До  третьих петухов» — последней  законченной им работе. Тут у него Мудрец, к которому Иван пришел за справкой, оказывает большим специалистом по юмору. Читатель помнит, что Мудрец в сказке Шукшина выражается чрезвычайно учено, — Н. Н. Князев мог бы ему позавидовать как теоретик теоретику. Скажем, заняли черти монастыри, Мудрец тут же говорит о «возможном положительном влиянии крайнебесовских тенденций на некоторые устоявшиеся нормы морали...». Заскучали молодые бездельники, лежащие среди фикусов под кварцевыми лампами — старичок их поучает: «Вы, господа хорошие, в поисках так называемого веселья совсем забыли о народе. А ведь народ не скучал! Народ смеялся!.. Умел смеяться. Бывали в истории моменты, когда народ прогонял со своей земли целые полчища — и только смехом. Полчища окружали со всех сторон крепостные стены, а за стенами вдруг раздался могучий смех... Враги терялись и отходили. Надо знать историю, милые люди». И тут же Мудрец-«народолюбец» пускается «на очень и очень постыдный выверт — решил сделать Ивана посмешищем». Но именно в этом деле и побеждает Иван. В смехе!.. Ивана вышиб пинком Горыныч, обвели вокруг пальца черти, облапошили Баба-Яга и ее усатая дочка. Единственный, кого он одолел, — это Мудрец, то есть, конечно, лжемудрец, суеслов и все прочее. «Это не смешно, понимаете? — кричит Мудрец. — Это не юмор, это же не юмор! Дурак пошутил, а они... Когда смешно? Смешно, когда намерения, цель и средства — все искажено! Когда налицо отклонение от нормы!». И накладывает резолюцию: «Данный юмор данного коллектива дураков объявляется тупым! А также несвоевременным и животным, в связи с чем он лишается права выражать собой качество, именуемое в дальнейшем — смех». Таким образом, проясняется, что дискутировать с чертями и призывать их подналечь на теорию Мудрецу в общем-то даже приятно, а смех — это ему уже когда как. Отчего же не посмеяться над другим, не выставить другого полным дураком. Если бы, например, Мудрец взялся делать фильм по сказке «До третьих петухов», он бы просто-напросто не доверил главную роль артисту Шукшину, а пригласил бы какого-нибудь «гы-гы», рот до ушей — и больше ничего. Ну и, конечно, нарядил бы всех в костюмы карикатурно-народные, и плясу пустил бы в том количестве, о котором говорил Михаил Луконин. Мудрец у Шукшина — фигура щедринского обличительного письма, в ней выражено опасное для нашего общества явление, мимикрирующее с поразительной ловкостью и быстротой. Мудрец возвел в высшую степень обывательскую приспособляемость и бездуховность. Он из тех, о ком Шукшин писал в статье «Монолог на лестнице»: «Ничего так не пугает, не удивляет в человеке, как его странная способность разучить несколько несложных житейских приемов (лучше — модных), приспособить разум и руки передвигать несколько рычажков в огромной машине Жизни — и все, баста. И доволен. И еще похлопывает по плечу того, кто пока не разучил этих приемов (или не захотел разучить), и говорит снисходительно: «Ну что, Ваня?». Не только Шукшин, но и другие писатели замечали вокруг себя такую «странную способность» отдельных личностей, и писалось о ней немало, но у Шукшина выкристаллизовался цельный сатирический образ.  

     3.   Языковые приемы выражения комического в произведения В. Шукшина 

     3.1. Приемы выражения  комичного 

     Представлять  жизнь не карикатурно, а истинно, — этой традиции следует Шукшин, создавший такие новые для нашей литературы комические фигуры, как Чудик, генерал Малафейкин, гражданин Н. Н. Князев. С прозой  Шукшина явилось к нам то, по чему мы изрядно соскучились, читая усредненную юмористику, где вместо живых героев — манекены и фельетонные персонажи, — с их прозой явилось многообразие живых повседневных национальных характеров, выхваченных из глубин жизни. 

     Существуют  различные приемы выражения комического, например:

• механизм реализации комической модальности стереотипных словосочетаний,
• деформация идиом,
• комические метафоры,
• парадокс,
• повторение,
• окказиональные новообразования,
• перифраз,
• вводные конструкции,
• синтаксическая конвергенция,
• аллюзии,
• цитаты,
• смешение стилей речи,
• пародии.

     Мы  можем разделить их на основные и неосновные приемы выражения комического.

     Основные  приемы комического

     Механизм  реализации комической модальности  стереотипных словосочетаний. Такие словосочетания отличаются большей структурной спаянностью и вытекающей отсюда большой степенью предсказуемости компонентов.

     Поскольку для целей нашего исследования детальная  классификация подобных словосочетаний не представляется необходимой, для  терминологического удобства будем пользоваться термином, предложенным А.А. Барченковым – «стереотипные словосочетания» [6, c. 67].

       «В состав стереотипных сочетаний могут входить как фразеологические единицы (фразовые штампы, клише, типичные для различных литературных стилей, крылатые выражения, пословицы и поговорки), так и словосочетания, по своим внешним характеристикам классифицируемые как переменные и свободные…» [23, c. 6].

     Древний помятый римлянин стоял и смотрел на старшину.

     - Я вас не понимаю, - сказал он. - Вы всегда с утра острите?

     («А  поутру они проснулись»)

     Подобных  примеров в произведениях Шукшина  очень много.

     Этимологически  все словосочетания – бывшие речевые  метафоры. Призванные когда-то украшать речь, возникнув как яркие образы, они утратили со временем образность и превратились в клише. А потому, употребляясь в новых контекстах, они могут обретать и новую образность, хотя совершенно другого характера.

     Стереотипные  словосочетания обладают весьма важным для создания иронии качеством, так  как сохранили в своей семантической  структуре следы бывших контекстов своего употребления. Степень эмоциональности  у этих контекстов различна (у одних  выше, у других ниже). Однако «на первый план тут выходит обобщенное восприятие этих сочетаний как: а) когда-то образных; б) книжных; в) вызывающих, пусть и не всегда определенные, историко-культурные ассоциации» [47, c. 19].

     Трудно  переоценить роль ранее метафоричных словосочетаний, превратившихся в клише, для актуализации иронии [47, c. 48]. Они представляют собой мельчайшее звено в цепи, тянущейся к текстовым средствам выражения иронии (аллюзии, цитации, пародии), также представленным в произведениях авторов.

     - Только не делайте, пожалуйста, вид, - с презрением  молвил  Онегин, обращаясь к Илье  и к казаку, -- что только вы одни из народа. Мы тоже - народ.

     - Счас они будут   рубахи  на  груди  рвать,  -  молвил  некий мелкий персонаж вроде гоголевского Акакия Акакиевича. - Рукава будут жевать... («До третьих петухов»)

     В некоторых случаях стереотипные словосочетания, звучащие из уст персонажа, для которого эти клишированные  фразы не кажутся избитыми и банальными, являются исчерпывающей речевой  характеристикой героя.

     Деформация идиом

     «Идиома [от греческого idios — «собственный», «свойственный»] — лингвистический  термин, обозначающий выражение (оборот речи), употребляющееся как некоторое  целое, не подлежащее дальнейшему разложению и обычно не допускающее внутри себя перестановки своих частей» [53, c. 649].

- Иди, Ванька, - тихо  сказал Илья. - Ничего  не сделаешь. Надо  идти. Вишь, какие  они все... ученые. Иди и помни:  в огне тебе не гореть, в воде не тонуть... За остальное не ручаюсь. («До третьих петухов»)

     Деформация  словосочетания так же может рассматриваться  как близкий к деформации идиом  феномен. Прием в принципе используется один и тот же – пренебрежение  нормами языка для достижения комического эффекта.  Случаи употребления этого приема  также весьма многочисленны.

     Комические  метафоры

     «Метафора (греч, Μεταφορα, лат. Translatio, «перенесение») - не в собственном, а в переносном смысле употребленное картинное или образное выражение; представляет собой как бы концентрированное сравнение, причем вместо предмета сравниваемого ставится непосредственно название предмета, с которым желают сравнить» [53, c. 638].

      На  сцену вышел широкоплечий мужчина с обветренным  лицом и объявил:

       -  А сейчас  хор  бывших  рецидивистов  споет   нам  задумчивую  песню "Вечерний  звон"! («Калина красная»)

     Метафора  способствует изяществу, силе и блеску речи; даже в обыденной жизни, в  просторечии, выражения страсти  без нее почти никогда не обходятся. В особенности для поэтов метафора является необходимым вспомогательным  средством. Она дает речи особую, высшую прозрачность, облекая даже отвлеченное понятие в живые формы и делая его доступным созерцанию. Метафора – это перенесение смысла слова на объект, с которым он не соотносится. Они являются одним из самых обычных приемов создания комического эффекта.

      - Байкалова  Любовь  Федоровна. Какая   доверчивость  на  лице,  а!  Это  удивительно,  правда?  На кассира  похожа. («Калина  красная»)

     Слова и фразы, вырванные из привычного для них контекста и окружения, начинают работать в новых, непривычных речевых ситуациях. Однако, при ближайшем анализе, оказывается, что их использование чрезвычайно логично, и автор лишь выносит на поверхность до этого нераскрытые возможности употребления этих единиц языка. В результате возникает причудливая метафора. А вербальная новизна становится для читателя приятной неожиданностью.

     Парадокс – «это изречение или суждение, резко расходящееся с общепринятым традиционным мнением или (иногда только внешне) здравым смыслом» [21, c. 721].

     В художественной ткани произведения, когда парадокс включается в речь персонажа, он служит средством его характеристики.

      Он  вздохнул всей грудью весеннего воздуха, зажмурился и покрутил головой. Прошел немного  и прислонился  к забору.  Мимо  шла какая-то старушка с сумочкой,  остановилась.