Марина Цветаева «Одна – из всех – за всех – противу всех!...» Судьба. Характер. Поэзия

      Торжественность поэтической дикции в первой строфе подчеркивается синтаксическим и, соответственно, логическим параллелизмом 3-й и 4-й строк (характерный для Цветаевой риторический прием!), а также спецификой использованных глагольных форм. В конце строфы Цветаева вводит в именное сказуемое устаревшую глагольную форму-связку «есмь». В целом первая строфа логически сбалансирована и синтаксически завершена.

      Во  второй строфе от синтаксической симметрии не остается и следа. Первый стих зеркально повторяет первую строчку предыдущей строфы, создавая тем самым ритмическое ожидание общего повтора интонационного рисунка (читатель ждет, что по законам синтаксического параллелизма вторая строфа повторит синтаксическую схему первой).

      Однако  выделенное авторским ударением  слово «так» во втором стихе строфы резко меняет ритмический рисунок текста и взвинчивает — почти до своеобразной лирической истерики — напряженность интонации. Растянутая пауза после «так», обусловленная форсированием голоса на этом слове, будто предвещает грозовую развязку. Так и происходит: финал стихотворения — самая динамичная его часть. За «предгрозовым» перебоем ритма следует последний (и самый стремительный) фрагмент — поданная как завершающий элемент сравнения сцена гибнущего скакуна-аравийца. 

III.4. Стихотворение М. Цветаевой «Август — астры...» 

      Когда-то М. Цветаева написала: «Гений тот поезд, на который все опаздывают». Наверное, трудно найти более ёмкую формулу для характеристики самой поэтессы. Ведь она и есть тот самый гений, мощью своего творчества показавший, что «женская любящая душа — это не только хрупкая свечка, не только прозрачный ручеек, созданный для того, чтобы в нем отражался мужчина, но и пожар, перекидывающий огонь с одного дома, на другой». Ее «стихийность» во всем стала и «стихией» стиха, ритма. Цветаева резка, порывиста, дисгармонична: строку, повинуясь интонации, рвет на отдельные слова и слоги, а слоги переносит из одного стихового строчечного ряда в другой.

      Ей прежде всего важен смысл, речь. Не жалея стиха, поэтесса резала строку цезурой и резко — с помощью тире — выделяла, «отбрасывая» слово вниз. А если надо, отрезав слог, переносила его в следующую строку, нередко снабжая восклицательным знаком, подобно музыканту, «изнемогающему в буре звуков и едва справляющемуся со стихией».

      Музыкальность стиха  Цветаевой, таким образом, стала дисгармоничной, подчиненной только смыслу, что подчеркивало «неизящность», жесткость, резкость ее творений. Цветаевский характер был крепким орешком, в нем была пугающая воинственность, дразнящая, задиристая агрессивность. Так женщина-поэт боролась за право иметь сильный характер.  Вслушаемся же в музыкально-смысловое единство творения поэта-композитора Марины Цветаевой.

               Август  — астры,

               Август  — звезды,

               Август  — грозди

               Винограда и рябины

               Ржавой  — август!

               Полновесным, благосклонным 

               Яблоком своим имперским,

               Как дитя, играешь, август.

               Как ладонью, гладишь  сердце

               Именем  своим имперским:

               Август! — Сердце!

               Месяц поздних поцелуев,

               Поздних роз и молнии поздних!

               Ливней  звездных — 

               Август! — 

               Месяц Ливней звездных! 

      Итак, ключевое слово  август. Что оно означает? Август, как известно, финал лета, изобилие, щедрой рукой создателя даруемое миру и людям. Анафора (единоначатие) и тире между подлежащим и сказуемым подчеркивают всеохватность реалии: «Август - астры...» Не забудем, однако, что слово астра в греческом языке означает «звезда», а форма этого осеннего цветка напоминает звезду, что акцентирует следующая строка: «Август — звезды...»

      Третья анафорическая  строка:

               Август  — грозди

               Винограда и рябины Ржавой... 

      Какая интересная метафора — «грозди ржавой рябизны»! Ржавый — желто-бурый, рыже-бурый (по В. Далю) — цвет неспелой рябины здесь обещает не тлен, а расцвет и очарование любимой Мариной Цветаевой рябины. Богатство, обилие, щедрость заключает в себе   эпитет   полновесным.   А   далее   — благосклонным яблоком... В словаре В. Даля читаем: «Благосклонный — расположенный,    милостивый,    снисходительный;  -ость — расположение, снисхождение, доброжелательство, покровительство, любовь». Поистине подарок в сочетании с существительным   яблоко,  ибо   это   не просто символ щедрого урожая богатейшего летнего   месяца,   это   награда,   знак отличия — «яблоко имперское».

      Ассоциации   приводят   поэтессу   к   отождествлению    слова    август    с именем римского императора Октавиана Августа (отсюда и   «имперское»   имя   последнего месяца лета). Эпитет имперским передает величавость, царственность гордой красоты, столь свойственной этому месяцу. Сравнение   «как   дитя,   играешь,    август...»     тоже     подчеркивает    «царский» характер  месяца:  своенравность, всевластие, некое безрассудство (все — для меня) и,   одновременно,   беззаботность,   упоение радостью жизни.  И внезапно:  «как ладонью, гладишь    сердце    именем     своим имперским...».   Сравнение  содержит своеобразный  оксюморон (сочетание противоположных по смыслу понятий): «...гладишь именем   имперским...».   Что   это?   Может быть,  пала  завеса  величия,  отчужденности,   высокомерия   и «владыка   щедрый» дарил    своих    «подданных»    вниманием, лаской, любовью? Несочетаемое гладишь...имперским     становится   близким,   понятным, милым сердцу, и двоеточие открывает новую грань летнего месяца:

               ...Именем  своим имперским: 

               Август! — Сердце! 

      Обилие восклицательных («удивительных» — по М. Ломоносову) знаков препинания подчеркивает авторское открытие — вот что, оказывается, август — «Сердце!». А далее — о «жизни сердца». Это  и   «месяц  поздних  поцелуев (торопись, лови каждое мгновение любви, ибо ничто не повторится), «поздних роз» (все последнее,   позднее   —   самоё  дорогое   и прекрасное, как и роза — цветок любви), молний    поздних»    —    это    как    будто озарение  в   жизни,  просветление,   рубеж. Эпитет поздних, повторяющийся троекратно —   не   тавтология,   а   важный  элемент логического ударения, раскрывающий основную мысль. И, наконец, финальный аккорд:

               Август! — Месяц 

               Ливней  звездных! 

      Метафора ливней звездных не только живописует чудесную картину вечного, высокого, недоступного неба, расшитого звездными узорами, но и указывает на народную примету: издавна считалось, что август — месяц обильного звездопада, когда можно загадать желание и оно исполнится.

      Многократное тире (их семь!) иллюстрирует важность пунктуационного знака как способа логического ударения (пятая и четырнадцатая строки) и придания всему стихотворению яркой эмоциональной окраски. Первые три строки — пример использования тире между подлежащим и сказуемым, которые выражены именами существительными. Последние два тире — важнейшие ноты в мажорном финальном аккорде, объединяющем три заключительные строки.

      Обратимся к звуковому строю стихотворения. Резкое, взрывное р («…грозди Виноградами рябины Ржавой...») сменяется контрастными, плавными л, м, н («...полновесным, благосклонным яблоком...», «...как ладонью, гладишь сердце...»), и в финале как будто слышится приглушенный звон з, д, ц в восклицаниях радости открытия мира и восхищения им.

       Стихи М. Цветаевой всегда очень эмоциональны, экспрессивны; когда их читаешь, кажется, будто это и не стихи вовсе, а проснувшийся вулкан, извергающий потоки раскаленной лавы. Никогда не знаешь, куда направит свои бурлящие воды эта огненная река, что спалит все на своем пути. Обожжет ли твою душу ее жаркое дыхание или обойдет стороной?

      «Август — астры...», впрочем, как и другие стихотворения Цветаевой, читать довольно трудно.   Рассудок  отказывается   воспринимать    эти чувства, обрывки мыслей, которые так похожи на бессвязный хор воспаленного разума. Однако сердце почему-то откликается на старинный разовый ритм, неровное звучание, неправильную рифму. Кричащие восклицательные знаки будоражат кровь, и что-то неведомое поднимается из самых глубин души навстречу кружащимся в каком-то сумасшедшем вихре словам.

      Перед глазами в  кровавой дымке предстают римские  легионы, приветствующие своего императора: тысячи людей, преклонивших колени перед  величием Августа. Потом эта картина  сменяется другой: ночь, звездопад, прикосновение губ к губам… Уже поздно, слишком поздно…Ничего не вернуть, ничего не забыть. Печаль. Небо плачет звездным ливнем. А может, это не слезы вовсе? Может, дар? Последний дар уходящего лета, остающийся в душе человека навсегда?

      Странные мысли  и чувства рождают эти необычные стихи. Странные… 
 

IV. Современное прочтение стихов Марины Цветаевой. 

        Марина Цветаева и в самом  деле поэт не из легких. Читать ее стихи и поэмы между делом, не читать, а почитывать, как почитывают (и тут же забывают) легонькие «стишки», нельзя. В Цветаеву необходимо углубиться, ее поэзия требует от читателя встречной работы мысли. Нужно применить известные усилия, для того чтобы войти в творческий мир поэта.

      Нельзя  не признать, что иногда усилия эти остаются невознагражденными, но в большинстве случаев они позволяют увидеть обдуманную гармонию этого мира глубоких мыслей и смелых исканий. Читая Цветаеву, вспоминаешь высказанное некогда справедливое суждение: «Искусство — суровый властитель. Порой приходится долго ждать, пока оно соизволит заговорить с тобой».

      Марина  Цветаева — большой  поэт,  и  вклад  ее  в  культуру русского стиха XX века значителен. Понять же, в чем правда века, Цветаева смогла потому, что она по природе своей, по самой сути своего человеческого и поэтического характера не декадент (хотя, конечно, испытала влияние декадентской культуры). С этим понятием в наших представлениях о литературе XX века до сих пор царит изрядная неразбериха. Слово «декадент»⁶, утратив свое конкретное содержание, стало просто кличкой, которой безразборчиво награждают и Федора Сологуба⁷ и Марину Цветаеву, хотя трудно найти более разных поэтов. Законченные декаденты прятались от реальной жизни, открещивались от всех общественных связей, а Цветаева порывалась навстречу большой, всеобщей человеческой жизни (не вина ее, а беда, что встреча не состоялась).

      Цветаева  почти до самого конца не разлюбила  жизни. Несмотря ни на что, жизнь оставалась для нее «распахнутой радостью». Из непреодолимой любви к жизни вырастал гуманизм Цветаевой. Поэт обязан «в свою боль включать всю чужую». Поэтому, обращаясь к своему идейному противнику, Цветаева признавалась:

      Есть  у меня моих икон

      Ценней  — сокровище.

      Послушай: есть другой закон,

      Законы  — кроющий.

      Пред  ним — все клонятся клинки,

      Все меркнут яхонты: Закон протянутой руки, Души распахнутой.

      «Еще  проще» (говорит Цветаева) не различать  своей боли от чужой. Отсюда — ноты всепрощения даже в ее политических стихах времени гражданской войны. Она готова равно осуждать и «красных» и «белых» за творимое ими кровопролитие. Смерть же — всех равняет, для нее нет ни своих, ни чужих:

               Все рядком лежат — 

               Не  развесть межой. 

               Поглядеть: солдат!

               Где свой, где чужой?

               Белым был — красным  стал:

               Кровь обагрила.

                 Красным был —  белым стал: