Метафора в произведениях

 

Д. Дэвидсон утверждает, что метафоры означают только то (или не более того), что означают входящие в них слова, взятые в своем буквальном значении. Поскольку этот тезис идет вразрез с известными современными точками зрения, то многое из того, что он сказал, несет в себе критический заряд. Метафора при свободном от всех помех и заблуждений взгляде на нее становится не менее, а более интересным явлением.

 

Прежде всего Дэвидсон попытался развеять ошибочное мнение, будто метафора наряду с буквальным смыслом или значением наделена еще и некоторым другим смыслом или значением. Это заблуждение свойственно многим. Его можно встретить в работах литературно-критического направления, у таких авторов, как, например, Ричардс, Эмпсон и Уинтерс, в работах философов от Аристотеля до Макса Блэка, психологов — от Фрейда и его предшественников до Скиннера и его продолжателей и, наконец, у лингвистов, начиная с Платона и вплоть до Уриэля Вейнрейха и Джорджа Лакоффа.

 

Мысль о семантической  двойственности метафоры принимает  разные формы — от относительно простой у Аристотеля до относительно сложной у М. Блэка. Ее разделяют и те, кто допускает буквальную парафразу метафоры, и те, которые отрицают такую возможность. Некоторые авторы особо подчеркивают, что метафора, в отличие от обычного словоупотребления, дает прозрение, - она проникает в суть вещей. Но и в этом случае метафора рассматривается как один из видов коммуникации, который, как и ее более простые формы, передает истину и ложь о мире, хотя при этом и признается, что метафорическое сообщение необычно, и смысл его глубже скрыт или искусно завуалирован[3].

 

Взгляд на метафору как  на средство передачи идей, пусть даже необычных, кажется Дэвидсону столь же неверным, как и лежащая в основе этого взгляда идея о том, что метафора имеет особое значение. Дэвидсон согласен с той точкой зрения, что метафору нельзя перефразировать, он полагает, что это происходит не потому, что метафоры добавляют что-нибудь совершенно новое к буквальному выражению, а потому, что просто нечего перефразировать. Парафраза, независимо от того, возможна она или нет, относится к тому, что сказано: мы просто стараемся передать это же самое другими словами. Но, если Дэвидсон прав, метафора не сообщает ничего, помимо своего буквального смысла (как и говорящий, использующий метафору, не имеет в виду ничего, выходящего за пределы ее буквального значения). Впрочем, этим не отрицается тот факт, что метафора содержит в себе изюминку и ее своеобразие может быть показано при помощи других слов.

 

В прошлом те, кто отрицал, что у метафоры в дополнение к  буквальному значению имеется особое когнитивное содержание, часто всеми  силами стремились показать, что метафора вносит в речь эмоции и путаницу и что она не пригодна для серьезного научного или философского разговора. Дэвидсон не разделяет этой точки зрения. Метафора часто встречается не только в литературных произведениях, но и в науке, философии и юриспруденции, она эффективна в похвале и оскорблении, мольбе и обещании, описании и предписании. Дэвидсон согласен с Максом Блэком, Паулем Хенле, Нельсоном Гудменом, Монро Бирдсли и другими в вопросе о функциях метафоры. Правда, ему кажется, что она в дополнение к перечисленным выполняет еще и функции совершенно другого рода.

 

Дэвидсон не согласен с объяснением того, как метафора творит свои чудеса. Он основывается на различении значения слов и их использования и полагает, что метафора целиком принадлежит сфере употребления. Метафора связана с образным использованием слов и предложений и всецело зависит от обычного или буквального значения слов и, следовательно, состоящих из них предложений.

 

Дэвидсон показал, что бесполезно объяснять, как функционируют слова, когда они создают метафорические и образные значения или как они выражают особую поэтическую или метафорическую истину. Эти идеи не объясняют метафоры — метафора сама объясняет их. Когда мы понимаем метафору, мы можем назвать то, что мы поняли, “метафорической истиной” (metaphorical truth) и в какой-то мере объяснить, в чем состоит ее “метафорическое значение”. Буквальные значения и соответствующие условия истинности могут быть приписаны словам и предложениям вне зависимости от каких-либо особых контекстов употребления. Вот почему обращение к ним действительно имеет объяснительную силу.

 

Метафора заставляет обратить внимание на некоторое сходство — часто новое и неожиданное  — между двумя и более предметами. Это банальное и верное наблюдение влечет за собой выводы относительно значения метафор.

 

В метафоре определенные слова принимают новое, или, как  его иногда называют, “расширенное”  значение. Это расширение должно быть тем, что философы называют расширением  слова (extension of the word), то есть относиться к классу сущностей, которые это слово называет.

 

Это объяснение в любом  случае не может считаться полным, ибо если считать, что слова в  метафоре обладают прямой референцией  к объекту, тогда стирается разница  между метафорой и введением  в лексикон нового слова: объяснить таким образом метафору — значит уничтожить ее.

 

Зависит или не зависит  метафора от нового или расширенного значения — это еще вопрос, но то, что она зависит от буквального  значения, — это несомненно: адекватное представление концепта метафоры обязательно должно учитывать, что первичное или буквальное значение слов остается действенным и в их метафорическом употреблении.

 

Возможно, тогда можно  объяснить метафору как случай неоднозначности (ambiguity): в контексте метафоры определенные слова имеют и новое, и свое первичное значение; сила метафоры прямо зависит от нашей неуверенности, от наших колебаний между этими двумя значениями.

 

Многозначность слова, если она имеет место, обусловлена  тем фактом, что в обычном контексте  слово означает одно, а в метафорическом — другое; но в метафорическом контексте  отнюдь не обязательны колебания. Конечно, можно колебаться относительно выбора метафорической интерпретации из числа  возможных, но мы всегда отличим метафору от неметафоры. В любом случае эффект воздействия метафоры не заканчивается с прекращением колебаний в интерпретации метафорического пассажа. Следовательно, сила воздействия метафоры не может быть связана с такого рода неоднозначностью[4].

 

Для большинства людей  метафора — это поэтическое и  риторическое выразительное средство, принадлежащее скорее к необычному языку, чем к сфере повседневного  обыденного общения. Для того, чтобы  разбить это заблуждение наглядно представим, что такое метафорическое понятие и как оно упорядочивает  повседневную деятельность человека, мы рассмотрим понятие ARGUMENT 'СПОР' и  понятийную метафору ARGUMENT IS WAR 'СПОР —  ЭТО ВОЙНА'. (также См. Приложение 1)

 

Крайне важно иметь  в виду, что мы не просто говорим  о спорах в терминах войны. Мы можем  реально побеждать или проигрывать  в споре. Лицо, с которым спорим, мы воспринимаем как противника. Мы атакуем его позиции и защищаем собственные. Мы захватываем территорию, продвигаясь вперед, или теряем территорию, отступая. Мы планируем наши действия и используем определенную стратегию. Убедившись в том, что позиция  не защитима, мы можем ее оставить и  принять новый план наступления. Многое из того, что мы реально делаем в спорах, частично осмысливается  в понятийных терминах войны. В споре  нет физического сражения, зато происходит словесная битва, и это отражается в структуре спора: атака, защита, контратака и т.п. Именно в этом смысле метафора СПОР — ЭТО ВОЙНА принадлежит  к числу тех метафор, которыми мы “живем” в нашей культуре: она упорядочивает те действия, которые  мы совершаем в споре.

 

Постараемся вообразить другую культуру, в которой споры  не трактуются в терминах войны, в  споре никто не выигрывает и не проигрывает, никто не говорит о  наступлении или защите, о захвате  или утрате территорий. В такой  культуре люди будут рассматривать  споры иначе, вести их иначе и  говорить о них иначе. Мы же, по-видимому, соответствующие действия представителей этой культуры вообще не будем считать  спорами: на наш взгляд, они будут  делать нечто совсем другое. Нам  покажется даже странным называть их “танцевальные” движения спором. Возможно, наиболее беспристрастно описать различие между данной воображаемой и нашей культурами можно так: в нашей культуре некая форма речевого общения трактуется в терминах сражения, а в той другой культуре — в терминах танца.

 

Разобранный пример показывает, каким образом метафорическое понятие, а именно метафора СПОР — ЭТО  ВОЙНА, упорядочивает наши действии и способствует их осмыслению в ходе спора. Сущность метафоры состоит в осмыслении и переживании явлений одного рода в терминах явлений другого рода. Дело вовсе не в том, что спор есть разновидность войны. Споры и войны представляют собой явление разного порядка — словесный обмен репликами и вооруженный конфликт, и в каждом случае выполняются действия разного порядка. Дело в том, что СПОР частично упорядочивается, понимается, осуществляется как война, и о нем говорят в терминах войны. Тем самым понятие упорядочивается метафорически, соответствующая деятельность упорядочивается метафорически, и, следовательно, язык также упорядочивается метафорически.

 

Более того, речь идет об обыденном способе ведения спора  и его выражения в языке. Для  нас совершенно нормально обозначать критику в споре как атаку: attack a position 'атаковать позицию'. В основе того, что и как мы говорим о спорах, лежит метафора, которую мы едва ли осознаем. Эта метафора проявляется не только в том, как мы говорим о споре, но и в том, как мы его понимаем. Язык спора не является ни поэтическим, ни фантастическим, ни риторическим: это язык буквальных смыслов. Мы говорим о спорах так, а не иначе потому, что именно таково наше понятие спора, и мы действуем в соответствии с нашим осмыслением соответствующих явлений.

 

Наиболее важный вывод  из всего сказанного выше состоит  в том, что метафора не ограничивается одной лишь сферой языка, то есть сферой слов: сама процессы мышления человека в значительной степени метафоричны. Именно это имеем мы в виду, когда  говорим, что понятийная система  человека упорядочивается и определяется метафорически. Метафоры как языковые выражения становятся возможны именно потому, что существуют метафоры в  понятийной системе человека. Таким  образом, всякий раз, когда мы говорим  о метафорах типа СПОР — ЭТО  ВОЙНА, соответствующие метафоры следует  понимать как метафорические понятия (концепты).

 

Метафора пользуется в дополнение к обычным языковым механизмам несемантическими ресурсами. Для создания метафор не существует инструкций, нет справочников для  определения того, что она “означает” или “о чем сообщает” (см. Приложение А). Метафора опознается только благодаря присутствию в ней художественного начала. Она с необходимостью предполагает ту или иную степень артистизма. Не может быть метафор, лишенных артистизма, как не бывает шуток, лишенных юмора. Конечно, встречаются безвкусные метафоры, но и в них есть артистизм, даже если его и не стоило обнаруживать или можно было лучше выразить.

 

Весь ход рассуждения  вел к выводу, что те свойства метафоры, которые могут быть объяснены  в терминах значения, должны быть объяснены  в терминах буквального значения входящих в метафору слов. Из этого  вытекает следующее: предложения, в  которых содержатся метафоры, истинны  или ложны самым обычным, буквальным образом, ибо если входящие в них  слова не имеют особых значений, то и предложения не должны иметь  особых условий истинности. Это вовсе  не отрицает существование метафорической истины, отрицается только ее существование  в пределах предложения. Метафора на самом деле заставляет заметить то, что иначе могло бы остаться незамеченным.

 

1.2 Метафора в англоязычной  прессе

 

Любое осмысленное высказывание имеет своей целью воздействовать на реципиента. Данная цель, пожалуй, не всегда осознаваема субъектом речи, но не в случаях создания публичного письменного текста. Пресса всегда является орудием воздействия на читателя, а следовательно - на "общественное мнение". Даже самые "безобидные", "жёлтые" листки, пишущие о сексе, "чудесах" и преступлениях и печатающие на своих страницах кроссворды и анекдоты, имеют своей целью то или иное воздействие на читающего. Результатом такого воздействия может быть смех, сексуальное возбуждение, встревоженность, успокоенность или равнодушие и прочие эмоциональные состояния. Когда же речь идёт о прессе "серьёзной", т.е. о таких изданиях, среди интересов которых преобладают политика, социология, экономика, бизнес, статистика, культура и тому подобные сферы, то направленное воздействие на читателя (являющегося одновременно избирателем, покупателем и т.п.) в плане формирования его политических пристрастий и покупательского спроса - это одна из основных их целей.

 

Феномен речевого воздействия  представляет собой многообразное  явление, поэтому описание тех или  иных его аспектов предполагает экспликацию  очерченных самим автором ограничений  в проблематике. Метафоры в языке  печатных СМИ – неотъемлемый и  яркий элемент системы технологий речевого воздействия. Именно язык прессы берётся для исследования, потому что метафора и вообще технологии речевого воздействия наиболее применяемы и эффективны именно в языке печатных СМИ. Безусловно, пресса не являются исключительной сферой применения метафоры - она функционирует  и в бытовых разговорах, и в  анекдотах, и в деловой речи, но по количеству единовременных реципиентов  того или иного вида речевого воздействия  СМИ (особенно телевидение, радио и - с недавних пор - интернет-издания) оставляют далеко позади любые другие области функционирования информации.

 

Технологии речевого воздействия в прессе сегодня  разработаны настолько, что могут  реально и существенно влиять на поведение масс, на исход выборов, на популярность того или иного продукта, политика или политического проекта, вообще публичного деятеля и т.д.

 

Дальнейшими рассуждениями  попытаемся обосновать актуальность исследования именно метафоры.

 

Среди приёмов воздействия  на реципиента, в средствах массовой информации применяются и другие, часто не менее действенные: публикация статистических данных, относящихся к деятельности того или иного субъекта (политика, политической партии, организации, государства и т.д.); "тенденциозная" (например, выборочная) демонстрация действий субъекта, последствий этой деятельности или реалий, с этой деятельностью тем или иным образом связанных, без словесного комментария (определенным образом подобранные фотографии или видеоряд); изложение предпочтительной точки зрения на тот или иной вопрос (политической или экономической программы, плана действий, группы оценок) и т.д.

 

Но статистические материалы  часто бывают непонятны без комментария специалиста, да и трудны для более или менее полного и подробного воспроизведения в дальнейших обсуждениях, в бытовых беседах, в семейных и прочих разговорах, диалогах, где любая точка зрения "вызревает", сверяется с точкой зрения, принятой людьми, чья позиция, чьё мнение по той или иной причине релевантно для конкретного читателя, избирателя, покупателя. Комментарий же к публикации статистических данных, подытоживающий их, выражающий чью-то точку зрения, вполне может содержать и часто содержит метафоры, которые, собственно, и запоминаются и становятся впоследствии предметом цитирования, воспроизведения, обсуждения, т.е. реальным инструментом воздействия.