Российско-шведские отношения в газетах «Экспрессен» и «Дагенс Нюхетер»

2.2.Категории  «Мы» и «Другие» в материалах  шведских журналистов 90-х годов

Открытое использование «языка вражды» на страницах шведской прессы практически не встречается.

Наоборот, отметим как специфическую  и важную черту толерантность шведской прессы и политкорректность ее выступлений. Однако можно выявить значительную степень «ориентализма»⁶¹ на страницах шведских газет.

Для начала, следует обратиться к  употреблению символики в материалах, содержащих политический дискурс. Для  символики как вида убеждающей речи характерна особая смысловая емкость. Это одновременная реализация двух стратегий: метафорической, основанной на уподоблении, и метонимической, основанной на казуальности. Символические тексты сразу обобщают и говорят о конкретном. «Символ – это знак, обладающий особой смысловой емкостью, которая возникает в результате соединения свойств метаморы и метонимии»⁶². В политическом мире есть выделенный город – столица, выделенное лицо – первое лицо государства, выделенные учреждения и так далее. Столица, с одной стороны, является одним из городов государства (в этом смысле она часть страны), с другой – смволизирует страну в целом. Первое лицо государства олицетворяет собой государственную власть. Кремль для России не просто государственное учреждение, но и символ державности. Так, например, в серии репортажей шведских журналистов 90-х годов символика была одним из распространенных методов структурирования текста. Она активно проявлялась уже в заголовках: «Серп и молот над двуглавым орлом»⁶³. Можно сказать, что отсутствие общепризнанной символики губительно сказывается на всем политическом дискурсе. Символику активно используют как метод политической пропаганды.

Другой особенностью политического  медиадискурса является противопоставление «себя» «другим». Особенно четко акцент на разделении «Мы»/ «Они» проявился в серии репортажей из России, опубликованных в Экспрессен в 1992-93 годах. Для начала стоит отметить некоторые общие фигуры мысли или направления интерпретаций, основанные на категориях различий и отношений во времени и пространстве⁶⁴. Это определяет повествовательный аппарат, репертуар журналистских тем.

Пространственные различия делятся  на явные и скрытые. Они могут  выражаться в форме сравнений  условий в «нашем пространстве» (Запад/Швеция) и более менее экзотизированных описаний того, что происходит там, далеко. Воспроизведение стереотипных представлений о Востоке часто дополняется гомогенизированными образами Запада: одно обусловливает другое.

Временные различия конструируются таким образом, чтобы поместить «Других» в какое-либо отличное от «нашего» время – дистанцированное от временных горизонтов рассказчика. Выражения наподобие «позади» сочетают временные установки (быть после) и пространственные метафоры (быть на заднем плане).

Пространственные отношения  связаны с сюжетами встречи Востока  и Запада и того, что происходит во время такой встречи. Пространственные отношения, как и пространственные различия могут служить объяснениями войны или мира.

Временные отношения  возникают, когда постулируется некое соответствие между прошлым и настоящим, что чаще всего достигается помещением причин нынешней ситуации в прошлое. Это традиционная историческая парадигма (история, определяющая современность). Согласно другой теории, история представляет собой не что иное, как «одно событие, следующее за другим». Подобная логика присуща новостной журналистике, изо дня в день докладывающей о том, что происходит в мире. Прошедшее иногда проявляется в репортерских текстах (например, в форме исторических интерпретаций).

Таким образом, ориентируясь на выделенные категории различий, в репортажах о России можно выделить следующие темы.⁶⁵ Одни, такие как «На Восток/ к Востоку от… », «Аванпосты», «История жива», создают различия и отношения в пространстве.  Другие: «Наследие коммунизма», «Между Востоком и Западом: опасное столкновение» либо «Между Востоком и Западом: плодотворная встреча» - во времени. Они могут перемешиваться, создавая поле для различных форм идеологических текстов.

Приведу несколько цитат  из репортажей. Для начала в качестве иллюстрации эластичности и идеологической полезности категории времени возьмем следующий отрывок: «На наших часах 12.30. В Мурманске сейчас – половина третьего. Но время, отделяющее это место от Скандинавии, откуда мы родом, исчисляется десятилетиями – ты словно попадаешь в Средневековье»⁶⁶, - отмечает Ян МакКунн. Здесь автор в нескольких предложениях сумел объединить физическое время (часы), современное историческое время (десятилетия) и хронометраж цивилизации (тысячелетняя перспектива). По физическому времени Восток опережает Запад, но этот факт не мешает рассказу. В другом отрывке часы служат для измерения культурных и ментальных отличий: «Разрыв во времени существовал всегда, и всегда на Востоке мыслили по-иному»⁶⁷.

Во многих таких репортажах Восток – это чаще направление, чем место. Направленность часто подчеркивается такими словами, как «прямо», «прямиком», «по прямой». Например, «Санкт-Петербург находится в 700 км полета по прямой к востоку от Стокгольма».

Восток, наконец, приобретает определенные характеристики: «Мы проезжаем несколько миль на восток по от века примитивной дороге и оказываемся в местности, лишенной деревьев. Здесь вообще не видно людей». Или такое описание: «ДН выехал в деревню под Люберцами, что на востоке от центра Москвы, и наткнулся на семьи, тащившие свои колымаги по дождю и грязи». Другие приписываемые Востоку характеристики можно найти в двух типичных текстовых фрагментах: «Мы спросили Владимира Нюрова, представляет ли здесь пьянство серьезную проблему. – «Нет, нет, в здешних краях совсем не так, как дальше, на восток. Тут вы никогда не встретите пьяную женщину»»⁶⁸. А вот второе «наблюдение» репортера: «Восток – это лестничный пролет, темный и с наполовину сломанными перилами»⁶⁹.

Если не принимать в расчет сумерки и темноту, найдутся и другие причины «непрозрачности» России: «…развитие было (и не только во времена ельцинской России) практически не поддающимся отслеживанию, никто не мог понять, что же там происходит». Или более метафорично, как в случае описания прогуливающегося по Невскому проспекту: он «смотрит на воду, вдаль. Это то же самое, что смотреть в будущее России. Ни зги не видно. Все скрыто туманом».

Анализ репортерских текстов устанавливает исторические связи между коммунизмом и  нынешней ситуацией. Многие исследователи называют такой журналистский подход идеей отступления (или «ледяной коробки»), согласно которой старые социальные и ментальные структуры теперь, после коммунистического антракта, вновь идут в ход. Тексты о состоянии посткоммунизма поразительно амбивалентны. «Коммунизм мертв, а западный мир торжествует. Но система, сковывавшая советских граждан физическими и моральными цепями более 70 лет, оставила после себя разрушительное наследие». Многое остается между строк, и не только в плане менталитета, напоминая, что «призраки прошлого все еще живы». Все это представляет опасность для Запада, угрозу, движимую как культурными, так и политическими силами. Подобный консерватизм и закостенелость политического дискурса известный шведский исследователь Ян Экекранц объясняет следующими факторами⁷⁰:

1. Устойчивость («застывание») журналистских дискурсов. Журналистика  строится на ограниченном и  в основном неизменном наборе  приемов: все институты процветают  на почве реальностей, которые  сами же создают. Существует фиксированный, чрезвычайно лимитированный и очень устойчивый репертуар описательных, дискурсивных видовтехники для репортажей из-за рубежа.

2. Коллективная журналистская  память. Коллективная память крепче  весомости новой информации. Зачастую достаточно сложно принять изменения описываемого объекта, и, соответственно, измениться по отношению к нему самим. Гораздо проще придерживаться уже заданных годами установок, через которые и проявляется коллективная журналистская память.

Однако в данной серии репортажей присутствуют не только негативно окрашенные описания Востока и посткоммунистической системы. Встречаются и публикации, в которых отношения Востока и Запада лишены конфликтной основы. Таких материалов с положительной окраской происходящего в России меньшинство – около 30% от всего репортажного блока. В этих тектах противостояние двух систем приводит не к конфликту, а к взаимодействию, как в экономической, так и в социальной сферах. Для выражения положительных оценок журналисты опять же зачастую прибегают к категории временных отношений, проводя исторические параллели: «В течении того времени, пока укреплялся замок, вокруг него расширялось и росло общество. Торговля процветала благодаря выгодному положению на стыке Востока и Запада». Историческая миссия Швеции на Востоке имеет современный аналог в виде внедрения западного капитализма в России. В данном случае происходит значительное изменение используемой лексики, употребляются уже невоенные метафоры: «аванпосты» заменяются на «места встреч» и узлы коммуникаций, зоны контроля превратились в зоны контакта в рамках риторики дружелюбно настроенного оппонента. «К настоящему времени зарубежный капитал приветствуется в России, и существуют далеко идущие планы по превращению Калининграда в Гонконг Балтики». Будущее, в других тектах мрачное и туманное, здесь полно лучших ожиданий. «Москвич, работающий в компьютерном бизнесе, полон достоинства. Здесь, по его словам, встречаются Восток и Запад, и развивается экономика». Запад подается как норма для Востока. Все происходящее в нынешней России описывается с помощью позитивных категорий, постоянно ассоциируется с Западом. Возвращаясь к разделению на категории «Мы»/ «Они», присущему любому политическому дискурсу, следует иметь в виду, что даже положительно окрашенные материалы декларируют «Их» отличие от «Нас», а потому представляют для «Нас» перманентную угрозу. Но «Мы» можем хотя бы вести с ними бизнес и, таким образом, делать их чуть более похожими на «Нас», а следовательно, чуть менее опасными к взаимной выгоде сторон.

2.3. Образ России  в шведской прессе в XXI веке

Рассматривая имидж  России в историческом контексте  необходимо исходить из того, что его  изменение является результатом  действий, содержание которых объективно определяются комплексом стартовых условий, обеспечивающих возможность реализации тех или иных шагов государства.

Выделяют следующие  типы имиджа страны⁷¹:

Объективный имидж –  это впечатление о стране, которое  есть у внутренней (российской) или  зарубежной общественности. Государство  имеет несколько объективных имиджей: экономический, социальный, гуманитарный, политический, культурный, экологический и т.д., каждый из которых может быть как положительным, так и отрицательным;

Субъективный имидж –  это представление лидера страны и его окружения о том, как представляется образ страны в глазах граждан, или представление граждан страны о том, какой их страна видится за рубежом

Моделируемый имидж  – тот образ, который пытается создать команда руководителя страны. Следовательно, имидж страны занимает место между реальным и желаемым.

В восприятии России со стороны  Запада существует немало мифологизированных представлений. В настоящее время  наиболее рельефно выделяется несколько  структурных типов западного  мифа России, а именно: бытовой, литературный и политический

Бытовой миф. Организация быта в России с точки зрения цивилизации Запада стоит на достаточно низком уровне, и человек, как правило, не идет на бытовое сближение. В шведской прессе такая мифологизация российской действительности значительно активизировалась и закрепилась в массовом сознании благодаря серии репортажей о России, подготовленных шведскими журналистами в начале 90-х годов. Такие звучные фразы, как «покосившиеся домишки», «пьяное раздолье», «алкоголизм, превратившийся из вредной привычки в образ жизни», не сделали чести Российскому государству. В настоящее время подобные определения еще иногда фигурируют на страницах шведских изданий, пусть и не в столь ангажированном варианте. В основном бытовая сфера отражается в шведской прессе в криминальных разделах. Так, например, статья  «Русская мамаша выбросила мертвого сына в Волгу»⁷², опубликованная в «Экспрессен», показывает всю совокупность негативного устройства российской действительности. Здесь поднимаются и темы пьянства, нищеты, беспризорничества. Это не единичная публикация. Правда, стоит отметить, что подобного рода материалы появляются в основном на страницах вечерней «Экспрессен», ориентированной на сенсационность. Утреннее издание Бонньеров Дагенс Нюхетер не размещает на своих полосах подобные опусы, стараясь не отступать от принципов качественного издания.

В основном  «Для нейтрализации  этого мифа мы, россияне, должны либо подстроить уклад под европейский, либо культивировать в сознании европейцев наше право на свою самобытность и  сложившийся уклад жизни в геоэкономических условиях России»⁷³.

Литературный  миф. Искусство, литература, кинематограф в западных странах уже давно играют одну из важнейших функций, служащих построению положительного образа страны. К сожалению,  нынешние литературные и кинотелевизионные образы российского общества коррелируют с западными представлениями о «русской мафии». Можно, конечно, не обращать внимания на современное искусство и позиционировать себя наследниками великой и самоценной культуры прошлого. «Но здесь скрыта большая опасность. Японцы, скажем, воспринимают чеховские пьесы, как мы – драматическое наследие эллинов. То есть как народа, которого больше нет»⁷⁴. Такое же отношение к нам в принципе демонстрирует и Запад, настаивающий на том, что революция и советский период подорвали естественную историко-культурную преемственность поколений. А ведь культурный пласт представляет собой мощный инструментарий для формирования положительного образа нации. Так, скажем, Америка не может похвастаться многовековой историей или особыми культурными прорывами, однако умело пользуется тем культурным фундаментом, который у нее есть в наличии. Достаточно вспомнить Голливуд, который по уровню информационного воздействия превосходит любое информационное агентство мира.  Есть и всемирно известное французское кино, персонализированное в личностях Алена Делона, Катрин Денев, Жана Маре. Не трудно заметить, что на этой базе создаются мощные международные имиджи – за счет именно индивидуально-личностного эмоционального воздействия.

К сожалению, литературный миф о России без продвижения  культурного богатства в мировую  общественность остается скудным и  неярким. Так, при анализе газет  «Экспрессен» и «Дагенс Нюхетер»  можно сделать неутешительные выводы, подтверждающие то, что культурный пласт России абсолютно не задействован в формировании позитивного образа страны. Из всей совокупности материалов, опубликованных на страницах данных газет с 2000 по 2007 год, произведения о российском искусстве составляют всего 7,4%. Причем большинство из таких публикаций представляют собой краткие информации, выражающие нейтральное отношение авторов и, следовательно, не играют на пользу российского образа за рубежом.. В газете «Экспрессен» за обозначенный период вышло только 2 материала, посвященных русской литературе. В одном из них современные российские писатели представлены как «достойные преемники литературного наследия своих знаменитых предшественников»⁷⁵. А вот другая публикация, наоборот, выражает явное «презрительное отношение к мнимым словоплетам, расплодившимся в России»⁷⁶.