Шпаргалка по "Философии"

В XX веке широко обсуждается понятие рациональности, и вопрос до сих пор открыт. Существуют несколько определений рациональности: Макс Вебер. Вебер интересуется типизацией общества, и выделяет европейское и традиционное общества. Европейское общество – целесообразное общество; традиционное  - традиционно-целесообразное общество (ценностно-рациональное). Европейское общество основано на калькуляции, расчете без остатка, количественный учет, контроль, разделение функций, ориентация на стандарты, нормы, четко установленные правила – все это основа рационального общества. 

32. Дюргейм

«Основополагающие принципы социологии Дюркгейма часто  обозначают как «социологизм». Этот термин, несомненно, огрубляет и упрощает представление о дюркгеймовской теории. Тем не менее, он может служить полезным ориентиром, указывающим на некоторые существенные особенности социологических воззрений французского ученого. Для понимания дюркгеймовского «социологизма» необходимо выделить и различать в нем два аспекта: онтологический и методологический». Онтологический аспект – разработанная Дюркгеймом концепция социальной реальности, которая излагается в первой главе его работы «Метод социологии». Остановимся подробнее на этой концепции. Важную роль в концепции социальной реальности Дюркгейма играет понятие социальных фактов. Социальные факты не могут быть спутаны с другими фактами (органическими, психическими и др.) т.к. обладают особыми характеристиками. Таким образом, подводя итог, социальные факты –  это объективно существующие вне индивида явления, имеющие в качестве своего субстрата общество, обладающие принудительной силой, при помощи которой индивиду внушаются те или иные моральные установки, образы мышления, модели поведения  итд. Совокупность социальных фактов представляет собой особую реальность, которую и призвана изучать социология. В определении социальных фактов говорится об их принудительной силе. Согласно Дюркгейму принуждение может быть как прямым, т.е. выражаться в наличии «писаных» законов и санкций, так и косвенным, выражающимся в виде ответной реакции общества на поведение индивида. Последний вид принуждения является не менее действенным, чем первый. 

33. Поппер

Фальсифици́руемость (принципиальная опровержимость утверждения, опроверга́емость, крите́рий По́ппера) — критерий научности эмпирической теории, сформулированный К. Р. Поппером в 1935 году^[1]. Теория удовлетворяет критерию Поппера (является фальсифицируемой и, соответственно, научной) в том случае, если существует методологическая возможность её опровержения путём постановки того или иного эксперимента, даже если такой эксперимент ещё не был поставлен. Согласно этому критерию, высказывания или системы высказываний содержат информацию об эмпирическом мире только в том случае, если они обладают способностью прийти в столкновение с опытом, или более точно — если их можно систематически проверять, то есть подвергнуть (в соответствии с некоторым «методологическим решением») проверкам, результатом которых может быть их опровержение. Иначе говоря, согласно критерию Поппера, — научная теория не может быть принципиально неопровержимой. Тем самым, согласно этой доктрине, решается проблема демаркации — отделения научного знания от ненаучного. Эта философская доктрина, согласно которой фальсифицируемость (опровергаемость) теории является необходимым условием ее научности, носит название фальсификационизм

Даже  очень большое число подтверждающих фактов в отношении того или иного  утверждения, полученного путём  индуктивного обобщения, делает его  лишь весьма вероятным, но всё-таки не твёрдо достоверным. При этом достаточно одного, но вполне бесспорного, опровергающего факта для того, чтобы это индуктивное обобщение было отброшено как негодное. Неодинаковые «силу» и роль в деле проверки осмысленности и истинности научных теорий, которые свойственны подтверждающим и опровергающим факторам, Поппер назвал «познавательной асимметричностью».

На основании  этой «асимметричности» провозглашена  замена «принципа верификации» (то есть положительно осуществляемой проверки, иначе говоря, подтверждения), провозглашаемого логическими эмпиристами, принципом «фальсификации» (то есть столь же реально осуществляемого опровержения). Он означает, что проверка научной осмысленности, а затем и истинности научных теорий должна осуществляться не через их подтверждение, а преимущественно (или даже исключительно) через их опровержение. Критерий Поппера требует, чтобы теория или гипотеза не была принципиально неопровержимой. Согласно Попперу теория не может считаться научной только на том основании, что существует один, несколько или неограниченно много экспериментов, дающих её подтверждение. Так как практически любая теория, сформированная на основании хоть каких-то экспериментальных данных, допускает постановку большого количества подтверждающих экспериментов, наличие подтверждений не может считаться признаком научности теории. По Попперу, теории различаются по отношению к возможности постановки эксперимента, способного, хотя бы в принципе, дать результат, который опровергнет данную теорию. Теория, для которой существует такая возможность, называется фальсифицируемой. Теория, для которой не существует такой возможности, то есть в рамках которой может быть объяснён любой результат любого мыслимого эксперимента (в той области, которую описывает теория), называется нефальсифицируемой.

Критерий  Поппера является лишь критерием  отнесения теории к разряду научных, но не является критерием её истинности или возможности её успешного применения. Соотношение фальсифицируемости теории и её истинности может быть различным. Если эксперимент, ставящий под сомнение фальсифицируемую теорию, при постановке действительно даёт результат, противоречащий этой теории, то теория становится фальсифицированной, то есть ложной, но от этого не перестанет быть фальсифицируемой, то есть научной. В то время меня интересовал не вопрос о том, «когда теория истинна?», и не вопрос, «когда теория приемлема?». Я поставил перед собой другую проблему. Я хотел провести различие между наукой и псевдонаукой, прекрасно зная, что наука часто ошибается, и что псевдонаука может случайно натолкнуться на истину. — Popper K.R. Conjectures and Refutations. The Growth of Scientific Knowledge. London and Henley. Routledge and Kegan Paul, 1972. Перевод с сокращениями 1, 3 и 10-й главы А.Л. Никифорова. Обычно критерием называют необходимое и достаточное условие. В связи с этим критерий Поппера, хотя и именуется критерием, представляет собой только необходимый (но не достаточный) признак научной теории. Научное познание и философия науки опираются на две фундаментальные идеи: идею о том, что наука способна дать и даёт нам истину, и идею о том, что наука избавляет нас от заблуждений и предрассудков. Поппер отбросил первую из этих идей и положил в основу своей методологии вторую^.  Поппер пытался провести жёсткую линию демаркации между наукой и метафизикой на основе принципов фальсификационизма в 1930-1950-х годах, однако в дальнейшем смягчил свою позицию, признав, что предложенное им ранее различение между наукой и метафизикой было нереалистичным и формальным. Он выразил это в следующих словах: «...Ошибочно проводить демаркационную границу между наукой и метафизикой так, чтобы исключить метафизику как бессмысленную из осмысленного языка». 

34. Маркузе

В отличие  от Маркса, Маркузе уже не верит  в решающую роль рабочего класса, считая, что общество потребления развратило всех. В знаменитой книге «Одномерный человек» для Маркузе нет героев. Все жертвы и все зомбированы, никто не действует по собственной воле. На Западе человек одномерен, поскольку им манипулируют. Общество стало бесклассовым, но оно далеко от марксова идеала коммунизма. Вместо коммунизма получилось одномерное общество, неототалитарная Система, существующая за счет гипноза средств массовой информации, которые внедряют в каждое индивидуальное сознание ложные потребности и культ потребления. Революционная роль перешла к маргиналам и представителям авангардного искусства (тезис контркультура как наследник пролеткульта). Единственное, что они могут противопоставить Системе — это Великий Отказ, тотальное неприятие Системы и её ценностей.

Поиск критериев оценки различных философских  проектов ведет поэтому к поиску критериев оценки различных исторических проектов и альтернатив, различных наличных и возможных способов понимания и изменения человека и природы. Я приведу лишь несколько положений, которые указывают на то, что внутренний исторический характер философских понятий вовсе не исключает их объективную значимость, но определяет ее основу. 

35. Манхейм

Согласно  Маннгейму, задача социологии знания заключается в анализе социально-исторической обусловленности мышления — как теоретического, так и обыденного — и разработке учения о «внетеоретических условиях знания». Анализируя марксистское понятие идеологии, он выделяет в нем два различных значения: «частичная» идеология проявляется там, где имеет место более или менее осознанное искажение фактов, продиктованное социальными интересами субъекта; «тотальная» идеология отражает своеобразие всей структуры сознания целой социальной группы, класса или даже эпохи.

С точки  зрения Маннгейма, всего существуют два типа коллективных представлений: собственно идеологии — мышление господствующих социальных групп, и утопии — мышление угнетенных слоев. С помощью этих понятий Маннгейм пытается показать динамику в сфере идей, а главное — сделать социологию знания научным фундаментом политики и политического образования, формируя таким образом более прочные основания для демократии. В отношении достижимости научной истины Маннгейм придерживается т. н. «реляционизма», согласно которому знание всегда относительно, так как может быть сформулировано только в соотнесении с определенной социально-исторической позицией, и который большинство критиков причисляют к релятивизму. Идеи Маннгейма оказали большое влияние на социологическую мысль Запада. Хотя у него не было продолжателей, безоговорочно принявших его социологическую методологию, конкретные историческо-социологические исследования Маннгейма признаны классическими (Историческая социология). Можно сказать, что здесь Маннгейм в определенной мере является предтечей «социологического поворота» в философии науки, хотя он и не распространяет свои выводы на сферу естественнонаучного знания.

По  книге. В третьей главе ставится проблема политики как науки: может ли политика быть наукой, если принять во внимание идеологический характер мышления вообще? В этой связи делается попытка эмпирически разработать анализ значения определенного понятия в рамках социологии знания. Так, например, будет показано, как понятия теории и практики различаются по своему значению в словоупотреблении различных групп и как эти различия в употреблении слов зависят от положения различных групп и могут быть поняты посредством рассмотрения их различных ситуаций.

Предполагается  попытка постигнуть кризис нашего мышления и бытия, который смутно ощущается  даже без каких – либо размышлений  научного характера. Ибо мы в недоумении останавливаемся перед проблемами такого рода, когда совершенно независимо от нашего желания, следуя простой логике естественного хода вещей, внезапно перестаем понимать самих себя или своего партнера или когда на крайнем пределе тщательно продуманного и вполне выясненного вопроса появляется в виде некоей маргинальной ценности совершенно непредвиденный ранее элемент, разверзается беспредельная глубина понятия. Только если стремиться к самой полной ясности там, где ясность еще возможна, можно прийти к осознанию того факта, что ясность всегда существует только в стихии неясного. Достигнуть того, что этот пограничный феномен вообще будет выявлен, что посредством тщательного изучения среды, в которой мы мыслим и живем, мы станем все более отчетливо осознавать факт его существования, и является главной целью настоящего исследования. Поскольку автор данной книги сознает, что мышление находится в кризисной ситуации, и вместе с тем не сомневается в возможности найти выход из нее, он не предлагает преждевременных решений вопроса. В нашем положении попытка опрометчиво принять какую-либо частичную истину, представляющуюся нам в данный момент абсолютной, и создать тем самым непреодолимую преграду для понимания тех феноменов, которые различимы лишь в своем брожении, привела бы к значительному сужению нашей проблематики. Для того чтобы исследователь мог обнаружить подлинную природу процесса, он должен дать кризису достигнуть определенной глубины и широты, поставить под вопрос все то, что представляется неустойчивым. И прежде всего необходимо проявлять осторожность по отношению к собственному мышлению, ибо в нем заключены различные возможности, противоречивость которых мы обычно тщательно скрываем от себя; Исходя из этого, мы не будем смягчать противоречия, возникающие из различных подходов к вопросам, ибо в данный момент важно не установление правоты, а отчетливое выявление всех противоречий, чтобы в последующих попытках решения все проблематичное могло бы быть осмыслено на более высоком уровне и в более широком масштабе. Подобному намерению и подобной теме меньше всего соответствует классическая архитектоника, поскольку ее размеренное спокойствие скрывает именно то, что является проблематичным. Поэтому мы сознательно отказываемся в нашем изложении от извне привнесенного построения, чтобы тем решительнее следовать за внутренней логикой мысли. Аргументы и факты привлекаются лишь в той степени, в какой этого требуют естественные границы проблемы, и, наоборот, под вопрос часто ставится все то, что вообще может быть поставлено под вопрос в данном контексте. Ибо прежде всего важно понять, что постановка проблемы идеологии и утопии отражает не просто появление двух оригинальных, самих по себе изолированных феноменов. Слова «идеология» и «утопия» указывают не на появление двух новых исторических явлений, а на то, что актуальной стала совершенно новая тема исследования. Весь мир, собственно говоря, стал теперь объектом исследования в совершенно новом смысле, поскольку под углом зрения двух названных понятий все смысловые отношения, которые только и делают мир миром, выступают перед нами в совершенно новом видении.

В чем  же состоит это новое видение, которое по существу определяет наше место в мире, еще в большей  степени – наше отношение к  самим себе и к тем идеям, которые  нами руководят? В самой простой  форме это можно выразить следующим  образом: если раньше наивный, цельный  человек жил, руководствуясь «содержанием идей», то мы все более воспринимаем эти идеи по их тенденции как идеологии  и утопии. Для непосредственного  мышления, руководствующегося идеями, идея есть непререкаемая реальность; ведь доступ ко всем явлениям действительности совершается посредством идеи, подлинное  бытие и истинное познание мыслимы  лишь посредством соприкосновения  с этой высшей сферой. Тем самым  мы, разумеется, совсем не хотим сказать, что люди прежних времен жили в  полном соответствии с господствовавшими  тогда идеями, т.е. в каком-то смысле были «лучше», – идейность их мышления не исключала брутальности, варварства и зла. Однако мы либо удавалось скрывать от себя это отклонение от нормы посредством хорошо отрегулированного механизма бессознательного, либо они воспринимали это как грех, как проступок. Человек был непостоянен и зол, но сфера идеальных норм и высшего смысла оставалась непоколебимой, подобно звездному небу. Здесь в этом пункте и произошел основополагающий, исторический и субстанциальный сдвиг в тот момент, когда человек научился не просто принимать идеи в их интенциональном значении, а проверять их под углом зрения их близости к идеологии или утопии. Общим и в конечном итоге решающим для понятия идеологии и утопии является то, что оно позволяет осмыслить возможность ложного сознания. Если это и составляет его наиболее глубокий смысл, то тем самым мы отнюдь не беремся утверждать, что само это понятие всегда достигает глубинных слоев проблематики, но потенциально они содержатся в нем. 

36. Кастельс

Считается одним из крупнейших социологов современности, специализирующимся в области теории информационного общества.

3. Истоки информационного  общества и некоторые  основные концепции

3.1. Информационное общество  как развитие идей  постиндустриализма

Следует отметить, что идеи информационного  общества берут начало в теории постиндустриализма, которая стимулировала интерес исследователей к отдельным аспектам воздействия научно-технического прогресса на социум, что привело к появлению широкого спектра концепций, в том числе концепции информационного общества. В этой связи следует упомянуть работы американского социолога и футуролога Э. Тоффлера, в частности, «Шок будущего» (1970 г.), «Третья волна» (1980 г.) и другие. Важное место в его работах занимает так называемая концепция трех волн. Тоффлер выделяет три основных стадии (волны) развития человечества - аграрную, индустриальную и постиндустриальную. Основная метафора, используемая Тоффлером, - это столкновение волн, приводящее к переменам. По мнению автора, идея волны - это не только способ организовать огромные массы весьма противоречивой информации, она помогает видеть то, что находится под «бушующей поверхностью перемен». С использованием этой метафоры, в частности, объясняется возникновение различных глобальных конфликтов [2].Первую волну Тоффлер называет «сельскохозяйственной цивилизацией». Все древние цивилизации Китая, Индии, Греции, Рима, Центральной Америки обладали фундаментальными общими чертами. Земля была основой экономики, жизни, культуры, семейной организации и политики. Господствовало простое разделение труда и существовало несколько четко определенных каст и классов: знать, духовенство, воины, рабы или крепостные. Экономика была децентрализованной, а власть была жестко авторитарной, социальное происхождение человека определяло его место в жизни.Промышленную революцию Тоффлер называет «второй волной», которая изменила сложившиеся ранее общественные институты и изменила образ жизни людей. В первой половине XX века, по мнению Тоффлера, окончательно установилась «индустриальная цивилизация», однако вскоре на мир начала «накатываться новая волна» (постиндустриальная), несущая с собой новые институты, отношения, ценности. Третья волна, несет новые взгляды на мир и новые научно-технологические достижения в области информатики, электроники, молекулярной биологии, которые позволяют выйти за пределы ограниченных жизненных и философских концепций индустриального периода и создают условия для устранения его главного противоречия - между производством и потреблением.Так, например, развитие компьютерной техники и средств связи приведет, по мнению Тоффлера, к изменению структуры занятости, а в сочетании с усиливающейся интеллектуализацией труда к появлению так называемых «электронных коттеджей», которые позволят перенести работу из офиса в жилище работника. Помимо экономии времени и сокращении транспортных расходов, затрат на обеспечение централизованных рабочих мест, внедрение «электронных коттеджей» приведет, по мнению Тоффлера, к укреплению семьи и усилит тенденции к возрождению привлекательности для жизни малых городов и сельских поселений.Рассматривая тенденции развития средств массовой информации, Тоффлер отмечает повышение их интерактивности благодаря внедрению новых сетевых компьютерных технологий. Он утверждает, что наступает эпоха не массовых средств информации, при этом наряду с новой техносферой появляется новая инфосфера, и это будет иметь далеко идущие последствия во всех сферах жизни, включая наше сознание. Следует подчеркнуть, что Э. Тоффлер, помимо чисто технологических моментов, отмечает тенденции и перспективы создания новой интеллектуальной среды, основанной на компьютерных сетях [3]. Описывая тенденции неотвратимого внедрения информационных технологий в каждодневную жизнь человека, Э. Тоффлер обозначает и важные социально-философские проблемы. «Не окажется ли, что интеллектуальные машины, особенно объединенные в коммуникационные сети, выйдут за пределы возможностей нашего понимания и станут недоступны для контроля над ними?»