Представления об особом «европейско-сибирском» типе русского народа во второй половине XIX и в конце XX веков

Н.М. Ядринцев выделяет три  этапа вольнонародной колонизации: поход Ермака был ее «первым шагом»; второй этап последовал после присоединения Сибири, когда сюда хлынула масса «гулящих людей»; третий этап связан с переходом в осваиваемые районы земледельцев. «Главную основу колонизации на Востоке составляло земледельческое население, усеявшее край деревнями», - заключает автор, предвосхищая, таким образом, исходное положение советской историографии проблемы (8). «Земледельцы претворили чужую страну в русскую землю …». Отметим, что выводы Н.М. Ядринцева о роли крестьянской колонизации в освоении Сибири основывались больше на логических умозаключениях – конкретно-исторического ее изучения не производилось. Поэтому справедливее назвать эти выводы замечательными догадками областника-демократа.

Вслед за прогрессивными историками-предшественниками Н.М. Ядринцев резко отрицательно оценивал деятельность правительства по засеянию Сибири ссыльными. Колонизационное значение ссылки было, по его мнению, ничтожным. Зато она вела к росту преступности в крае, распространению болезней, падению нравственности. Вообще борьба за отмену ссылки в Сибирь входила в программу областничества.

Во-первых, сибиряк отличается внешне. Областник Ядринцев полагает, что в Сибири сформировался особый антропологический тип в результате смешения русских с сибирскими инородцами. Ядринцевский сибиряк крепко сложен, но и ростом он ниже великоруса и телу его «не хватает толщины», волосы его черные, а глаза карие «с томным взглядом». У сибиряков, по его мнению, хорошее здоровье, они обладают острым зрением и слухом, унаследованном от инородцев. Но, к сожалению, отмечает Ядринцев, браки русских с местным инородческим населением привели к тому, что русские женщины стали «менее плодовиты», чем европейские крестьянки. Даже пищеварительная система организма сибиряка изменилась в связи с особенностями местной кухни, где преобладает мясная пища и хлеб (9).

Поздние областники не отказались от мысли о решающей роли народа в заселении восточных окраин России. Так, П.М. Головачев почти дословно повторял в данном случае выводы Н.М. Ядринцева, в том числе положение о ведущем месте земледельческой колонизации. «Всюду, где было брошено хлебное зерно свободного пришельца-земледельца, где началась оседлая жизнь – там русское господство развивалось и укреплялось навсегда» – пишет Головачев (10).

Для изучения вопроса  о том, как в русской публицистике рассматривалась эволюция русской народности в Сибири, интересны работы Г.Н. Потанина, в которых содержится немало фактов народной жизни, в большинстве своем собранных автором во время поездок по югу Западной Сибири. Его интересовала хозяйственная деятельность крестьянской земли, внутрисемейные отношения, верования, обряды, фольклор. Г.Н. Потанин отдал дань представлению о «неразвитости» местных «общественных» и «семейных» отношений, вызванных, по его мнению, тем, что крестьянские хозяйства описываемого им района существовали «уединенно». Однако длительное пребывание в местной деревне (все лето 1856г., например, Г.Н. Потанин прожил в семье крестьянина станицы Гарышской на Алтае) познакомило наблюдателя со многими добрыми сторонами психологии и быта сельских тружеников.

История Сибири, также  как вся жизнь в крае, по мнению Потанина, определяется климатом. Климатическим фактором как основным и едва ли не единственным он обуславливает культуру человека вплоть до отдельных направлений в живописи и музыке. Население, по выводам Г.Н. Потанина образ в крае особый этнографический тип и отличается нервной раздражительностью и слабым развитием (11).

Г.Н. Потанин так же как и Н.М. Ядринцев утверждал, что Сибирь является колонией России в самом точном смысле этого понятия и что в отношении края проводится с самого начала его присоединения колониальная политика хищнический эксплуатации естественных богатств. (соболь, потом золото и лес).

Взгляды Н.М Ядринцева  оказали большое влияние на некоторых  современных ему и более поздних исследователей. Многое, в частности, перенял у Н.М. Ядринцева (и А.П. Щапова) С.С. Шашков, хотя у последнего оказалась более сильной критическая струя в оценке явлений русской колонизации Сибири. Ничего нового в положительную разработку проблемы ему внести не удалось.

С.С. Шашков отмечал, что  крайнее невежество физическое и  моральное развращение сибирского общества в историческом прошлом следуя за ум чувства которого были обострены его личной трагедией и трагедией наживы любыми средствами. Собственно, по  Шашкову выходит, что в Сибири происходит «волна всех против всех» (12).

Выводы С.С. Шашкова  основывались на том, что «главный интерес сибирской истории сосредоточен в борьбе русского племени с племенами инородческими», он не увидел огромного положительного вклада русского крестьянства в развитие производительных сил Сибири.«Будучи крестьянами, судьи, конечно, знают быт своего брата – крестьянина, знают даже из-за чего и какие бабы в деревне ссорятся и какой муж и за что бьет свою жену, какой крестьянин хорош и какой дурен, пьяница, лентяй, озорник, кляузник, какому свидетелю можно верить на слово и какому нельзя, кого нужно посечь и кого можно без разорения хозяйства проучить рублем, штрафом, кого арестом», - справедливо пишет Шашков (13).

Еще более мрачных  красках виделся быт сибирского крестьянства феодальной эпохи С.С. Шашкову. «Промышленники и крестьяне, - писал он, - приходя в Сибирь, вступали с инородцами в долгую и упорную борьбу за землю и воду, за лесные, рыболовные и луговые угодья инородцев», превращали аборигенов в своих рабов и приобретали при этом такие отрицательные черты, как приверженность к «разврату», пьянству, языческим суевериям, презрение к другим народностям, эгоизм. Мужья избивали своих жен, продавали их, сдавали «в кортому», просто бросали на произвол судьбы, как только они оказывались не в состоянии «исполнять обязанности наложницы и рабыни»; отцы «продавали, закладывали и закабаляли» детей; массовый характер приобрело в «Старинной Сибири» детоубийство (14). Выводы С.С. Шашкова основывались при этом на немногих фактах из судебно-следственных дел, сообщениях церковников и таких предвзятых наблюдателей.

Как отмечал  специалист по истории областничества М.В. Шиловский, одной из составляющих областнической программы являлась борьба за развитие культуры, просвещения в регионе. В этом направлении областники сделали много полезного. При их активном участии открывались общеобразовательные школы, создавались культурно-просветительные организации (15).

Активно пытались влиять областники во главе с Г.Н. Потаниным  на литературный процесс в Сибири, пытаясь доказать особенность и  «независимость» сибирской литературы от общерусской с точки зрения идеи культурного сепаратизма.

Отрицательно относились областники к ссылке в Сибирь, рассматривая ее как проявление колониальной политики метрополии. Совершенно иное отношение  сложилось у них по отношению  к политической ссылке, ибо политссыльные в какой-то степени компенсировали недостаток интеллигенции в регионе. (политическая и уголовная)

Подводя итог рассмотрению представлений сибирских областников  о формировании особого европейско-сибирского типа русской народности солидаризируемся с мнением сибирского исследователя В.А Зверева о том, что А.П. Щапов стал основателем историографической линии, отмечали преобладание личного и семейно-родового эгоизма над общественными интересами, отсутствие культурных потребностей и «высших человеческих чувств у сибиряков, в том числе в крестьянстве – отрицательные черты, свидетельствующие о генетическом и социокультурном отрыве от метрополии, вплоть до утраты принесенных предками с родины культурных традиций и ценностей.

Н.М. Ядринцев, Г.Н. Потанин постепенно вывели несколько идеализированный тип крестьянина-старожила, их нравы менее испорчены, они более независимы и энергичны, развиты в умственном отношении, у них сохранилось много старины в нравах и обычаях (16).

§ 2 Представления о культурном и социально-психологическом типе сибиряка-старожила в публицистике 1880-1890-х годов

В отечественной публицистике конца XIX века активно обсуждались идеи областников о формировании в  Сибири особой этнокультурной общности – «европейско-сибирского» типа русского народа.

Не поддержали мнение о едином «особом типе» русских  сибиряков экономист и статистик  А.А. Кауфман, этнограф А.А. Макаренко, историк  А.Н.  Пыпин, С.П. Швецов, И. Овсянкин и  другие исследователи, оставившие не только глубокие конкретно-этнографические, но также теоретические и историографические сочинения. Они раскрывали единство основных характеристик русского крестьянства Сибири и европейской России при наличии немалых особенностей у локально-территориальных, историко-этнографических и сословных групп (1).

По мнению популярного  статиста и экономиста Кауфмана, о  сибирском крестьянине нельзя судить по одной какой-нибудь местности. Часто на небольшом пространстве встречаются самые разные типы.

А.А. Кауфман утверждал, что нельзя установить общий, хотя бы в главных чертах, тип «переселенца» и старожила. По его мнению: переселяется не какая-либо однообразная масса, переселяется и привыкшие на родине к тяжелому плугу хохол, и пермяк со своей косулей, и обыватель средне российских губерний со своею сохой-рогалем, которая не «поднимает», а «царапает» землю, переселяется и такой крестьянин, который на родине вовсе или почти не пахал; идут в Сибирь крестьяне и из области господства залежного хозяйства, и из трехпольного района, и из местностей где хозяйствует на подсечной системе. А.А. Кауфман отмечал, что в Сибири проживает не какая-либо однообразная масса, а пестрая, разнокалиберная толпа. Поэтому нельзя удивляться, если в быту уже осевших переселенцев замечается такое же разнообразие, как и в быту коренных сибиряков (2).

 Слова А.А. Кауфмана  перекликаются с утверждением  С.Я. Елпатьевского, который, в частности, писал: «Бесконечно вливались волны вольных и невольных переселенцев из всех мест многотысячной и разноплеменной России и все это сталкивалось и перемешивалось в общую кучу – и русские и кавказцы, жители Прибалтики, и татары, поляки, башкиры, евреи и украинцы» (3).

Возвращаясь к мнению Кауфмана о невозможности выделить единый культурный и антропологический  тип сибиряка и переселенца, сошлемся на приводимые им примеры и отметим, что характеризовал и старожилов, и переселенцев по их отношению к труду: «Если далее в Ишимском округе Томской губернии мы встречаем ряд селений Витебских переселенцев из бывших «панцирных бояр», которые великолепно ведут свое хозяйство вообще и в частности, - принесли с собой с родины прекрасно поставленное льноводство, - то здесь же мы встречаем воронежских новоселов деревни Ново-Михайловка (Уктузской вол.), которые добровольно выбрали под селение участок с весьма плохой землей, на том основании, что земля эта «черная», когда же оказалось, что эта черная земля – плохой болотный перегной, они стали заниматься по преимуществу рубкой леса на продажу. Когда лес окончательно вырубится, они собираются переселяться куда-нибудь дальше. Встречаем мы здесь хохлов, переселившихся к д. Метлишной (Соколовской вол.), хохлов, которые пашут только целину, и раз забросив пашню, никогда на нее не возвращаются. Удобных для распашки целин остается уже мало, и когда их уже вовсе не останется, хохлы собираются идти дальше» (4).

Итак, по справедливому  заключению А.А. Кауфмана, повторяем, установить общий тип «переселенца - столь же невозможно, как сделать это для сибиряка. Но едва ли можно отрицать одно: большая часть переселенцев приходит с большим запасом трудолюбия, с знанием если не лучших орудий, то более интенсивных способов производства зерна. Чем те, которыми обладает коренное население многоземельных местностей, куда направляется переселенец».

Современник А.А. Кауфмана исследователь переселенческого движения В.В. Кирьянов в противовес Кауфману утверждал, что сибиряки-старожилы резко отличаются от сибиряков-новоселов и по наружности, и по своему характеру.

У коренных сибиряков  лица смуглые и скуластые; черноволосые, глаза узкие с прикосью, русская речь с большой примесью инородческих слов. Такой тип сибиряков выработался благодаря целым векам жизни между более многочисленными сибирскими инородческими племенами, с которыми они смешались, переняв у них многие привычки и обычаи.

По характеру сибиряк смелее русского крестьянина, но угрюмее и черствее его, в нем нет той приниженности и раболепства, которые характерны для нашего крестьянина великоруса, но зато нет у него и той мягкости и отзывчивости на «мирское горе», которое так присуще нашему великороссийскому мужику.

Вероятно, это объясняется  тем, что над коренным сибиряком  не тяготеет  крепостное право; оно не придавило его своей тяжестью. Но оно же и не научило его сочувствовать придавленному, жалеть его, помогать ему.

 Сибиряк-старожил  больше думает о себе и о своих удобствах, и равнодушно, даже с презрением смотрит на бедноту, при всяком удобном случае не брезгуя и извлекать пользу из затруднительного положения своего собрата. Вот типичный рассказ одного из русских путешественников-наблюдателей быта старожилов. Он так характеризует самих старожилов-сибиряков и их житье-бытье:

«Старожилы-сибиряки –  народ довольно смелый, умелый и  любознательный. Держат они себя независимо и без принижения. Любят они чистоту и опрятность, а над грязью русских крестьян-переселенцев подсмеиваются, зовут их, «необразованными», «неумытыми». Об одежде своей сибиряки очень заботятся: в воскресные дни непременно надевают красную рубаху, плисовую поддевку и плисовые шаровары, в будни же носят рубахи ситцевые, а поддевку казинетовую или какую иную. Русских лаптей сибиряки никогда не носят, - летом ходят в кожаных сапогах, а зимой в валенках. Избы у сибиряков чистые и опрятные, в каждой избе есть горница то отштукатуренная, то оклеенная обоями, то обитая досками и холстом такой холст всегда разукрашен всякими цветами и узорами. (…) В избе, как и в горнице, тоже всегда чистота и опрятность. Сибиряки поесть любят хорошо. В ходу больше пшеничный хлеб. Славится сибирская шаньга – белый хлеб, который пекут обмазав густой сметаной. Мясо в большом ходу. Питье чая везде в обычае, чай пьют кирпичный, почти всегда без сахара. Самовар имеется в каждом доме. На полевые работы сибиряк никогда не ходит, а всегда ездит. В зимнюю пору сибиряки позажиточнее любят покататься, для катания запрягается жеребец, который имеется чуть не в каждом доме.