Представления об особом «европейско-сибирском» типе русского народа во второй половине XIX и в конце XX веков

Приспособлению потомков русских поселенцев к суровому климату, иначе говоря, способствовали браки  с местными женщинами.

Подобный процесс смешанных  браков затронул также и более  благоприятную в климатическом смысле южную зону Сибири. Так на южной лесостепной зоне Сибири татарские селения, окруженные русскими деревнями, часто денационализировались и вливались в русскую этническую среду.

В Якутии и на северо-востоке  Сибири среди малочисленных групп русских поселенцев, оторванных от крупных русских поселений, происходил обратный процесс – слияние потомков русских поселенцев с якутами и эвенками. В Забайкальске русские колонисты, появившиеся во 2-ой половине XVII в. по большей части без семей, образовывали популяции смешанного типа. А забайкальские, алтайские и другие старообрядческие группы заключали браки только в своей среде и оставались изолированными от местного населения.

Существенный сдвиг  в образовании разных этнических групп произошел в конце XIX в. и в начале XX в.

По имеющимся данным можно утверждать, что сибирские  группы, кроме старообрядческих, объединяются некоторыми общими признаками и при  сравнении с антропологическими вариантами европейской части страны могут быть определены как особый областной тип русского народа с несколькими подтипами (10).

Итак, вопрос о роли природных  условий в сложении физических особенностей типа сибиряков за недостатком исследовательского материала в этнографии и антропологии советского периода рассмотрен лишь в общих чертах.

Следует полагать, что  свойственное сибирским популяциям по преимуществу коренастое сложение, средняя длина тела, и, может быть, сравнительно большая ширина лица сложились в отдаленном прошлом как приспособление к большой затрате физических сил, которая требовалась для освоения новых земель в условиях сибирского климата.

Ученые 1970-1990 гг., изучавшие  теоретическое наследие областников, солидарны в том, что для обоснования  своих выводов представителям областничества не хватило конкретного сравнительного антропологического и этнографического материала.

Начиная с 1990-х наблюдаются  попытки пересмотра и развития идей о существовании особой русско-сибирской  народности, образовавшейся в результате слияния русского и коренного населения Сибири.

В виду дискуссионности этой идеи ее обсуждение ведется сибирскими историками, в основном, на страницах периодической печати.

В начале 1990-х годов  со своей позицией по данному поводу выступил на страницах журнала «Земля – Сибирь» барнаульский историк  А.В. Старцев (11). Исследуя труды историков XIX  и начала XX вв., он делает вывод о влиянии физико-географических особенностей Сибири на жизнь живущих здесь людей.

Безбрежное море тайги, могучие полноводные реки, неподвижность  и тишина заснеженной тундры с  восьмимесячной зимой и тусклым летом – все это не могло не отражаться на людях, их характере. Сосуществование с могучими природными силами, стремление использовать их для своих нужд несовместимы были с расслабленностью духа, ленью, мечтательностью или пустозвонством.

По его мнению, русский  крестьянин, посадский или служилый человек, очутившись за Уралом, вынужден был принимать правила игры, диктуемые  природой, тосковать по покинутым  местам было некогда: надо было отвоевывать у тайги землю под пашню, строить дома, заводить хозяйство. Поэтому с переселенца «быстро сбегает русское разгильдяйство и добродушная распущенность: он весь подбирается, подтягивается, его глаза не смотрят открыто, а высматривают исподлобья, выслеживают. Не дрогнет рука, не побледнеет лицо, не забьется от страха сердце, когда неожиданно вылезет на него медведь, и уж, конечно, не будет жалости к этому медведю». – отмечает А.А. Старцев.

Вслед за исследователями  прошлого века Н.М. Астыревым, Н.А. Костровым А.В. Старцев пишет о преобладании личного и семейно-родового эгоизма над общественными интересами у сибиряков, подчеркивая природную и социально-экономическую обусловленность этого явления.

Он, в частности, пишет, что в отличие от российского  крестьянина, вся жизнь которого протекала на виду у общины и под неусыпным контролем «мира», сибиряк, не отвергая общинного начала, больше полагался на себя самого, на собственные силы и опыт. Это проявилось уже в начальный период освоения Сибири русскими, когда их важнейшим занятием являлись добыча пушнины, звероловный промысел.

Продолжая традицию некоторой  идеализации крестьянина-старожила, начатую Н.М. Ядринцевым и Г.Н. Потаниным  во второй половине XIX в., барнаульский ученый отмечает независимость сибиряков  и их слегка пренебрежительное отношение к столичной и местной власти.

Стремление жить своим  умом и интересами, а также отсутствие «нежности» к правительству ощущалось в Сибири во всех слоях населения, включая предпринимателей и даже чиновников. Поэтому политические ссыльные, декабристы не попадали в положение отверженных, как предполагали власти. Скорее наоборот. С большим уважением и симпатией относились сибиряки к ссыльным – декабристам, революционерам.

Отсутствие должного почтения к властям, независимость  в суждениях, сравнительно благополучное  материальное положение – все это заставляют сибиряка освободиться от назойливой опеки метрополии. Но в отличие от многих движений за независимость, сибиряки никогда не разыгрывали национальную карту.

А.В. Старцев обращает большое внимание и на честность, порядочность русских сибиряков.

Цитируя С.Я. Елпатьевского  и Бестужева-Марлинского, рассказывающих о порядочности сибиряков по отношению к найденным и забытым путешественниками вещам, А.В. Старцев делает вывод о том, что «Как ни странно, но говоря современным языком, криминогенная обстановка в Сибири была вполне нормальной, что совершенно не соответствовало широко распространенным о ссыльно-каторжном крае. Не только разбойничьи нападения, но и кражи здесь были редкостью» (4).

По нашему мнению, в  своей статье А.В. Старцев помимо исследовательских и популяризаторских задач пытался решать еще и социально-психологические задачи. Рассказывая о благотворительности сибирских предпринимателей и о меценатах он стремился повлиять на современных бизнесменов, призывая их таким образом вкладывать средства в развитие сибирской культуры. Размышляя о нравах и традициях сибиряков-старожилов, Старцев А.В. как сибирский патриот конца XX в., желал бы, чтобы лучшее из культурного наследства русских-сибиряков сохранялось и приумножалось нашими современниками.

Не случайны ссылки на работы Н.М. Ядринцева, Г.Н. Потанина в  рассуждениях автора о перспективах развития нашего региона, отмечая что лейтмотивом публичных выступлений и действий «сибирских патриотов» всегда были интересы территории, а не нации.

На наш взгляд, в  отдельных случаях позиция патриота-сибиряка в отдельных случаях преобладает у Старцева над позицией исследователя.

Историку свойственна  явная идеализация русских сибиряков, многие его выводы явно противоречат свидетельствам ученых второй половины XIX в., занимавшихся исследованием психологии сибиряка.

К примеру, Старцев пишет, что культ денег, стремление к  наживе вообще никогда не были отличительными чертами сибиряка. Известная черта национального характера – поиск справедливости, правды, смысла жизни были характерны как для жителей Европейской России, так и для сибиряков (14).

 Между тем, в  работах Н.М. Астырева, Н.П. Григоровского,  Н.А. Кострова, рассмотренных нами в одном из предыдущих параграфов, неоднократно упоминалось о культе «золотого тельца», распространенном среди сибиряков.

Заслуга А.В. Старцева состоит  в том, что он актуализировал и  популяризировал на новом историческом этапе идеи сибирских областников, соотнес их с современными представлениями о психологическом облике сибиряков, ввел в научный оборот малоизвестные исторические источники (воспоминания С.Я. Елпатьевского, А.А. Бестужева-Марлинского и др.).

Проблемам психологии сибиряков-старожилов второй половины XIX – начала XX веков, особенностям их отношения к власти и к национальным взаимоотношениям посвящена статья известного новосибирского историка Д.Я. Резуна, опубликованная в 1994г на страницах журнала «Земля Сибирь» по мнению историка, потомки вольных смелых людей, уходивших от склоки, связанности, от скудной русской жизни искать долю в жизни в беспредельной Сибири – сибиряки никогда не чувствовали нежности к русскому правительству и не благоговели, не трепетали, как раньше русские перед царской властью.

Д.Я. Резун отмечает, что  в формировании русского этноса сибиряка большую роль сыграли не только аборигены, но и представители национальностей, отделенных от России тысячами верст. Мало кто знает, что среди первых русских служилых людей конца XVI – XVII вв. мы встретим немцев, прибалтов, чехов, греков, поляков, румын, французов и даже испанцев. Единственно, от какого родства может гордо отказаться наш патриот, это от англичан: их среди первых сибиряков пока не обнаружено (15).

По- мнению новосибирского ученого: «сибирский русский этнос  - это сложный конгломерат различных этнических групп с разной культурной традицией, но прошедший горнило военного и хозяйственного освоения почти первобытной территории. И не так уж далеки от истины были сибирские областники, говорившие в прошлом веке о формировании особой русско-сибирской нации. Напрасно только в качестве доказательств они обращались к этнографии, ибо главную роль играли не этнические, а социальные процессы. Применительно к нашей далекой истории можно сказать, что русские в Сибири не столько этническое, сколько социальное явление» (16).

Д.Я. Резун в отличии  от сибирских областников утверждает, что русские в Сибири не столько этническое, сколько социальное явление.

В последние годы выводы областников о русско-сибирской  народности обсуждаются и переосмысливаются  не только в публицистической, но и  в научной литературе.

Омский историк К.А. Чуркин в своей работе «Природа и  крестьянство Сибири» анализирует  влияние природно-климатических и естественно-географических условий на психологию и образ жизни русских сибиряков во второй половине XIX в. Он отмечает, что переселение крестьян сыграло решающую роль в формировании переселения Сибири, сближения Сибири и России. Российский крестьянин шел на переселение в поисках для себя лучшей доли, которая в его представлении тесно связана с землей, хозяйствованием на ней. Подвижное переселение крестьянина Европейской России делала нужда в условиях малоземелья, аграрного кризиса, связанного с последствиями реформы 1861г. Подъемы и спады в переселенческом движении определялись совокупным действием ряда социально-экономических и политических причин и факторов: интенсивного развития капиталистических отношений, наличием феодально-постнических пережитков, приливами и отливами революционного движения, наличием колонизационного фонда земель, удобная обработка, состоянием урожаев, циклами капиталистического производства, переселенческой политикой царизма, строительства Сибирской железной дороги. Немалую роль в выходе крестьян переселение сыграли природные условия Европейской России худородные почвы в сочетании с коротким циклом сельскохозяйственных работ делали земледелие здесь рискованным.

«В течение, четырех  столетий, - отмечает Чуркин вслед за историком Л.В. Миловым, - русский крестьянин находился в ситуации, когда худородные почвы требовали тщательной обработки, а времени на нее у него просто не хватало, как и на заготовку кормов для скота. Экстенсивный характер земледелия, его рискованность помогли в выработке русском человеке легкости к перемене мест, извечной тяге «подрайской землице», к «беловодью»».

Особый тип крестьянина-переселенца, выкристаллизовавшись в результате воздействия социально-экономического и природного факторов российской действительности, выделял из своей среды более энергичных, предприимчивых, способных на создание на месте своего хозяйства. Этот тип крестьянина-переселенца преобладал во второй половине XIX века, когда движение в Сибирь было не только затруднено географически, но всячески тормозилось субъективно-правительственной политикой; объективно неисследованностью земель, пригодных для поселения, относительной неизвестностью Сибири, как с точки зрения социально-экономических, так и природно-климатических условий. В этот период в составе переселенцев преобладали государственные крестьяне, отличающиеся большой зажигательностью и юридической привязанностью к месту жительства. В конце XIX – начале XХ века в Сибири в условиях многоземелья носил экстенсивный характер земледелия (17).

Михаил Константинович Чуркин в 2000 году в Омске защитил кандидатскую диссертацию по теме: «Взаимоотношение переселенцев и старожилов Западной Сибири в конце XIX начале XX века» (18). Ее автор большое внимание уделил описанию поведения и хозяйственной деятельности сибиряков-старожилов в сравнении с переселенцами из европейской части страны.

Чуркины продолжили традицию подобных соединений, начатую А.А. Кауфманом, И. Овсянкиным, С.П. Швецовым во второй половине XIX в.

§ 2 Представления жителей  Новосибирской области в конце ХХ века о сибиряках и о сибирском характере

В контексте темы дипломного сочинения  представляется актуальным выяснение  представлений жителей Новосибирской  области – одной из крупнейших областей Сибири, о сибиряках и сибирском характере.

В 2000 году нами проводилось  анкетирование студентов Новосибирского государственного педагогического университета, учащихся Толиаринской средней школы 8-9 классов, учащихся Обской неполной средней школы 8-9-х классов, сотрудников детского сада «Лесовичок», библиотекарей, рабочих, пенсионеров. В нем принимали участие более 180 человек. Таким образом мы прослеживали мнения о характере сибиряка с мнения подростков, студентов, интеллигенции, пенсионеров. Возраст респондентов от 14 до 60 лет. Нами были также использованы материалы анкетирования, проведенного доцентом кафедры отечественной истории НГПУ Н.Н. Родигиной с 1995 по 2000г. среди студентов НГПУ. В нем приняли участие 1970 студентов.