Эта конференция характеризует
трудное положение фашистского
режима. Ее основной темой был вопрос
о возможностях привлечения советского
населения к активному сотрудничеству
с немцами. При этом речь шла не
только об упомянутых Розенбергом первоочередных
мероприятиях по повышению производительности
труда советских граждан в
военно-экономической области. Военные
представители недвусмысленно заявляли,
что вермахт срочно нуждается
в непосредственном использовании
населения оккупированных районов
для ведения боевых действий и
восполнения потерь личного состава
войск. И борьба со все расширяющимся
партизанским движением также не
могла быть, по их мнению, успешной без
привлечения к ней сил местного
населения. Поэтому населению необходимо
было дать такую политическую цель,
которая пришлась бы по вкусу, а кроме
того, пойти на определенные уступки
в обращении. В качестве таких
средств назывались прежде всего
разрешение на ограниченное участие
населения в решении управленческо-административных
вопросов, ускоренное восстановление
частной собственности, в особенности
на землю, улучшение положения с
питанием и свертывание принудительной
депортации.
Даже из приведенных примеров
видно, что в основе требований об
изменении политической тактики
находился страх проигрыша фашистской
агрессивной войны. Участники совещания,
впрочем, высказывались недвусмысленно
о том, что речь шла лишь о мероприятиях
временного характера, которые сразу
же после окончания войны могли
быть подвергнуты любой ревизии{220}.
В качестве руководящей основы
этих и подобных им предложений могут
в известной степени рассматриваться
указания Геббельса по вопросам «обращения
с европейскими народами», отданные
им в середине февраля 1943 г., в которых
он, как и Розенберг, подчеркивал
необходимость избегать в пропаганде,
обращенной к «восточным народам»,
всех дискриминирующих их высказываний
и ни в коем случае не упоминать
колонизаторских и поработительских
целей, предусмотренных в рамках
фашистского «нового порядка», поскольку
каждая «оплошность» в этой области
дала бы новую пищу вражеской [261] пропаганде.
Более того, вся пропаганда должна
была вестись таким образом, чтобы
обеспечить использование контингентов
этих народов в «борьбе против
большевизма». Этим же целям должен
был служить и оставшийся без
последствий проект, поддерживавшийся
кроме пропагандистских органов
еще и генеральным штабом сухопутных
войск. Его сторонники пытались склонить
Гитлера к объявлению «восточной
прокламации». В ней советскому населению
при условии его участия в
«борьбе против большевизма» должно
быть дано обещание на введение в последующем
широкого «равноправия». Но и поборники
этой «прокламации» исходили из того,
что в действительности такое
заявление не должно быть связано
с какими-либо изменениями фашистской
политики в отношении населения
оккупированных советских районов.
Во всех этих устремлениях
наряду с характерной для фашистских
органов скрупулезностью проявилась
и их в корне неправильная оценка
характера борьбы, которую вело население
оккупированных районов против оккупантов.
Они оказались не в состоянии
понять, что эта борьба имеет нерасторжимую
связь народных масс с социалистическим
советским общественным строем. Руководит
ею ведущая сила Советского государства
— КПСС, и поэтому все тактические
маневры фашистов с самого начала
обречены на провал.
Примечательно, что эти
предложения, продиктованные тяжелым
положением фашистских войск и оккупационного
режима в целом, наталкивались на
отрицательное к ним отношение
влиятельных группировок фашистского
руководства, включая самого Гитлера,
которые даже в таких пустых жестах
усматривали недопустимое нарушение
своего принципа господства над этими
народами, Свою точку зрения по этому
вопросу Гитлер изложил достаточно
полно 1 июля 1943 г. на заключительном совещании
по подготовке операции «Цитадель» перед
присутствовавшими на нем представителями
генералитета, причем в своем выступлении
он подтвердил целесообразность пропагандистских
обманных маневров, но решительно предупредил
о недопустимости любых практических
шагов, которые могли бы повести
к ослаблению немецких господствующих
позиций в оккупированных районах.
Подобную же точку зрения высказывали
Кейтель, [262] Йодль и другие крупнейшие
представители фашистского военного
командования.
Эта доминировавшая и в
оставшийся период деятельности оккупационного
режима точка зрения приводила к
длительным и иногда даже серьезным
разногласиям между отдельными органами
и представителями фашистского
государственного аппарата. Они являлись
характерным выражением в равной
степени лихорадочного и бесперспективного
стремления господствующих кругов Германии
найти выход из положения, в котором
оказались как их военные действия,
так и оккупационный режим
на советской территории.
Реакционная буржуазная историография
использует как раз эти разногласия
о тактических вариантах фашистской
оккупационной политики в качестве
предлога для подтверждения своего
тезиса о якобы «коренных альтернативах»
фашистского оккупационного режима
и их «шансах на успех». При этом
делаются ссылки на Эриха Коха, режим
которого на Украине, как и его
влияние в фашистском аппарате власти,
якобы служил препятствием для всех «позитивных
начал». Без сомнения, Кох относится к
числу самых экстремистских представителей
фашистской оккупационной политики. Его
действия на Украине отличались от действий
других, в том числе военных, органов не
столько тем, что он пытался особо жестоко
осуществлять цели фашистского германского
империализма, сколько тем, что он открыто
говорил о них, отказался от принципа «кнута
и пряника» в отношении советского населения
и считал кнут единственным средством,
с помощью которого можно было обеспечить
поступление необходимых продуктов и
рабочей силы, а также требуемое «умиротворение»
украинских областей. Поэтому, например,
заявление Даллина о том, что спор между
Розенбергом и Кохом по вопросам тактики
в отношении украинского населения якобы
происходил из различия их мнений политического
и мировоззренческого характера, звучит
довольно-таки гротескно.
В действительности асе эти
различия во мнениях являлись по своему
характеру второстепенными. В главном
вопросе — осуществлении несмотря
ни на что преступных целей фашистской
агрессии и оккупации — у них
было полное единодушие. Объявленные
оккупационными органами под давлением
постоянно ухудшавшегося военного
[263] и политического положения
Германии с большой пропагандистской
помпой «облегчения» являлись по своей
сути не чем иным, как попыткой замаскировать
политической и социальной демагогией
эти цели и применявшиеся, как
и прежде, для их осуществления
террор и грабеж. Так, например, в
феврале 1943 г. в прибалтийских областях
были изданы распоряжения о разрешении
частной собственности на промышленные
предприятия, что встретило, однако,
сопротивление Лозе и отдельных
восточных обществ и товариществ.
В более широких масштабах, чем
до этого, в отдельных районах
оккупированной территории стали проводиться
мероприятия по установлению частной
собственности в сельском хозяйстве.
Наконец, в различных местах после
предварительных «операций по чистке»
стала вводиться до этого полностью
запрещенная школьная подготовка в
объеме четырех классов в целях
получения будущей рабочей силой
минимума знаний. А в Прибалтике
были даже вновь открыты некоторые
университеты.
При всем этом оккупационные
органы старались с помощью буржуазно-националистических
коллаборационистов создать у населения
впечатление определенного участия
в вопросах решения своей собственной
судьбы. Так, в конце июня 1943 г. Кубе
объявил о создании «Белорусского
доверительного совета» (Рады даверу),
который должен был давать ему
свои рекомендации при принятии тех
или иных решений. В конце 1943 г., после
того как Кубе понес заслуженное
наказание от рук советских борцов
сопротивления за совершенные им
преступления, его преемник группенфюрер
СС Готтберг образовал «Белорусский
центральный совет», президент которого
и все другие его члены были
отобраны службой безопасности и
лишь после этого официально назначены
генеральным комиссаром. Но и этот
декларированный как местный
орган управления «совет» натолкнулся,
как был вынужден отметить Готтберг,
на непризнание его со стороны
широких кругов населения{221}.
На Украине же создание
местных вспомогательных органов
фашистскими планами даже не предусматривалось.
[264] Причина такого положения заключалась
не столько в отрицательном отношении
к этому вопросу Коха, что буржуазными
историками обычно выдвигается на передний
план, сколько нежеланием господствующих
кругов Германии, придававших Украине
большое значение в своих военно-экономических
планах, идти там на какие-либо эксперименты.
И к а» раз поэтому Кох, выдвигавший
Розенбергу свои контрпредложения, всегда
находил поддержку у Гитлера
и других влиятельных представителей
фашистского руководства.
Усиленные попытки оккупантов
замаскировать за фасадом буржуазно-националистических
коллаборационистских органов свой
преступный режим также терпели
повсюду провал в результате политической
бдительности народных масс, которые
очень скоро распознали в мнимых
представителях «национальных интересов»
фашистских лакеев, к которым они
относились с презрением и ненавистью
и вели против их отвратительных махинаций
активную борьбу. Поэтому те вынуждены
были довольно скоро признать провал
своих преступных действий. Бывший
петлюровский министр Огиенко, возвратившийся
на Украину после ее оккупации, жаловался
в одном из писем, что население не оказывает
ни малейшего почтения ему и ему подобным,
а наоборот, называет их фашистами, шпионами
и сообщниками Гитлера{222}. Газета «Карие»,
пропагандистский орган буржуазно-националистической
клики в Литве, в своем номере от 13 марта
1943 г. признавала открыто, что буквально
ей от одного жителя нельзя было что-либо
узнать о партизанах, а по их враждебному
поведению можно было скорее понять, что
представители этого органа являлись
для них нежелательными гостями{223}.
Главной целью всех экспериментов
и маневров, как это видно уже
из материалов совещания от 18 декабря
1942 г., являлось стремление набрать
из числа населения оккупированных
советских районов контингенты
для непосредственного ведения
боевых действий, то есть для вооруженной
борьбы с Красной Армией и партизанами.
Как раз с этой стороной фашистской
оккупационной политики связаны
в реакционной буржуазной историографии
[265] немыслимые легенды и спекулятивные
умозрительные рассуждения. Исходя
из абсурдного тезиса о том, что сотни
тысяч, даже миллионы советских граждан
были якобы готовы воевать на стороне
фашистской Германии против своего собственного
социалистического отечества, ею выдвигается
утверждение, что фашистское политическое
руководство как раз здесь
упустило «большой шанс» решить исход
войны в свою пользу. Особенно бурную
деятельность в этой области развивают
бывшие генералы и политические восточные
эксперты Гитлера, которые с помощью
таких тезисов стремятся представить
закономерное поражение германского
империализма в качестве якобы «проигранной
победы». Нами уже указывалось, что
в этих легендах заключена не только
ретроспективная тенденция, но и
одновременно стремление к идеологическому
подрыву основ социалистических
государств и их содружества. Этой цели
служит не только преднамеренное обращение
буржуазной историографии к так
называемому политическому ведению
войны фашистским германским империализмом
против СССР, но и связанное с
ним, становящееся все более отчетливым
и прослеживаемое в различных
новых работах стремление представить
предательские коллаборационистские
клики в оккупированных им во время
второй мировой войны странах
в качестве групп «людей, обладавших
национальной ответственностью», и
оправдать их сотрудничество с германским
фашизмом необходимостью ведения совместной
борьбы против коммунизма.
Все утверждения буржуазных
фальсификаторов истории, опирающихся
на «воспоминания» бывших руководящих
работников оккупационных властей
и учреждений третьей империи, донесения
нацистской пропаганды и антисоветская
злопыхательская эмигрантская литература
таких фашистских писак, как Двингер,
Торваль и др., не могут, однако, замазать
тот факт, что фашистские оккупационные
органы при попытке привлечь на свою
сторону население оккупированных
советских районов для борьбы
против Советской власти потерпели
позорное фиаско. Действия по вербовке
советских военнопленных, а также
принудительному их рекрутированию,
особенно попытки использования
подразделений, сформированных из числа
изменников, но имевших немецкий командный
[266] состав (так называемые восточные
батальоны, которые с 1943 г. стали
демагогически называться «русская
освободительная армия» или «власовская
армия»), для подавления народного
сопротивления, а также для ведения
боевых действий на фронте, в рамках
данной работы подробно не рассматриваются.
Не считая колеблющихся, оппортунистически
настроенных индивидуумов, им удалось
завербовать в качестве добровольцев
для формирования своих военных
вспомогательных подразделений
лишь лиц из числа элементов, относящихся
враждебно к Советской власти
по националистическим или классовым
причинам. В этих частях находилось
много лиц немецкого происхождения,
так называемых «фольксдойче». На Украине
«Организация украинских националистов»
создала с согласия и при поддержке
оккупационных органов значительное
количество вооруженных банд, которые
под лозунгом борьбы за «независимую
Украину» терроризовали местное
население и помогали оккупантам
в их акциях против советских партизан.
Из представителей бывшей кулацкой прослойки
населения Дона, Кубани и районов
Северного Кавказа было также
сформировано несколько подразделений
для борьбы с советскими партизанами.
Для централизованного руководства
всеми «восточными подразделениями»,
сформированными в районах действий
вермахта, при главном командовании сухопутных
войск было создано специальное управление
— «служба восточных воинских формирований»
(начальником его был назначен генерал
Хелльмих, а позднее — генерал Кестринг,
бывший до 1941 г. германским военным атташе
в Москве). Из соображений безопасности
в такие подразделения назначались, как
правило, немецкие командиры и унтер-офицеры.
Из этих же соображений они использовались
в основном за пределами своей местности.
И все же в целом ряде этих подразделений
под руководством советских патриотов,
которые подчас сознательно завербовывались
в них, создавались группы сопротивления,
и дело доходило до прямых выступлений
против фашистского режима. Во многих
случаях военнослужащим таких подразделений,
а среди них было большое количество насильственно
завербованных военнопленных, удавалось
перейти вместе с оружием и снаряжением
к советским, партизанам, а иногда и в части
Красной Армии. Летом 1943 г. большинство
[267] таких подразделений из-за их политической
неблагонадежности было расформировано
или выведено за пределы оккупированной
советской территории и стало использоваться
для подавления народного сопротивления
в других странах.