Массовые репрессии в СССР в конце 1920-х – начале 1940-х гг.: актуальные проблемы современной отечественной историографии

Таким образом, проанализировав работы авторов, считающих, что сущностью массовых репрессий является отступление от ленинских принципов построения социализма, можно сделать вывод: данная оценка, зародившись во второй половине 80-х гг., существует с некоторыми изменениями и дополнениями до сих пор. Но необходимо отметить, что в научно-публицистических работах современных приверженцев этого подхода почти не содержится архивных документов, а в основном перерабатывается уже накопленный фактический и теоретический материал (использование первоисточников, как нам кажется, могло бы во многом опровергнуть эту концепцию). Главным недостатком можно назвать отсутствие у авторов реального представления о так называемых ленинских принципах, рассматриваемых ими как некий идеал, от которого якобы отошел И.В. Сталин и к которому следовало бы вернуться. Данный подход, на наш взгляд, уже исчерпал свою доказательную базу и скорее всего так и останется на научно-публицистическом уровне разработки. К тому же социальный заказ на подобные объяснения в данный момент существенно снизился и имеет тенденцию к сокращению.

Второй подход также возникает в конце 80-х годов и существует до настоящего времени. Его сторонники определяют сущность массовых репрессий как геноцид против собственного народа.

 Ведущими авторами этого  направления, на наш взгляд, можно  считать А.С. Ципко⁴¹ и В.А. Иванова⁴². А.С. Ципко является представителем публицистического, а В.А. Иванов – научно-публицистического уровня разработки проблемы сущности политики массовых репрессий с позиции ее определения как геноцида против собственного народа.

А.С. Ципко прямо пишет:

«...сталинизм был геноцидом, развязанным  Сталиным и его соратниками против собственного народа»⁴³.

Нам кажется, что здесь уместно перенесение определения «сталинизма» на определение сущности массовых репрессий, которые являлись составной частью государственной политики, определяемой историками как сталинизм.

В.А. Иванов также не отрывает массовые репрессии от режима, при котором они осуществлялись:

«Массовые репрессии на Северо-Западе в конце 20-х – 40-х годов явились  воплощением сталинского режима, отличающегося откровенно выраженным противоправным характером. При этом он реализовывался на местах как самая  свирепая форма геноцида»⁴⁴.

Недостатком этой точки зрения может  являться то, что авторы применяют понятие «политика геноцида» ко всему населению страны, не выделяя определенные категории, против которых он был направлен. Признать же все население подвергнувшимся геноциду, будет исторически неверным.

При рассмотрении работ авторов, придерживающихся мнения, что массовые репрессии являлись политикой геноцида против собственного народа можно сделать следующие выводы: данная позиция является скорее эмоциональной, чем научной, в настоящее время она не имеет значительного числа сторонников и тенденции к развитию.

Третий подход представляет то направление в отечественной историографии, которое сформировалось под влиянием западных исследований истории советского общества периода партийно-государственного правления И.В. Сталина. Причиной возникновения этого течения следует признать методологический кризис, разразившийся в отечественной исторической науке, который не позволяет объяснить рассматриваемые события с позиций марксизма. К представителям данного направления у нас в стране можно отнести А.В. Антонова-Овсеенко⁴⁵, А.Л. Литвина⁴⁶, А.Х. Бурганова⁴⁷, А.Н. Яковлева⁴⁸. Эти исследователи придерживаются точки зрения, утверждающей, что массовые репрессии были вызваны самой сущностью советского государства, с его направленностью на террор и насильственные методы решения стоящих перед страной вопросов. Эту концепцию в сжатом виде представил А.Н. Яковлев:

 «Репрессий просто не могло  не быть. И дело тут не только  в Ленине и Сталине, хотя из личная ответственность за десятки миллионов невинно погубленных жизней очевидна. Суть, конечно в системе большевизма, которую они создали. В системе, основанной на идеологии насилия»⁴⁹.

А.Л. Литвин называет политику террора естественной для тоталитарного государства:

«Большой террор был естественен  для карательной политики тоталитарного государства... В 30-е годы государственный террор со страшной силой обрушился на совершенно беззащитное, обуянное страхом население»⁵⁰.

Слабым местом этого подхода  является то обстоятельство, что воспринятые отечественными авторами западные концепции создавались на крайне скудной документальной базе (главным источниковым материалом, например для Р. Конквеста, служила советская пресса ⁵¹) и преследовали в основном политические цели дискредитации советского государства. Автоматическое перенесение этих идей на современное состояние исторической проблемы, на наш взгляд, не совсем целесообразно и бесперспективно. К тому же нельзя давать определение о принадлежности массовых репрессий сущности советского государства пока в исторической науке не будет дан ответ на вопрос о сущности самого советского государства – одной из самых дискуссионных и далекой от решения проблемы отечественной историографии.

Однако в рамках данного подхода  существует принадлежащая В.С. Измозику точка зрения, которая значительно отличается от мнений других авторов и вряд ли является воспринятой у западной историографии. В.С. Измозик считает, что суть репрессий – результат действия ряда факторов. Главное же, по его мнению, был выбран такой путь модернизации страны, начавшейся с осуществления политики индустриализации в 1927 г., при котором система, в рамках которой проводились эта модернизация не могла существовать без репрессий. Таким образом, массовые репрессии рассматриваются данным автором как путь экономической и социальной модернизации государства. Обосновывает свой подход В.С. Измозик тем, что репрессии позволяли максимально быстро провести ротацию старых кадров, способствовали усилению государственного контроля за обществом, а также отводили социальное недовольство⁵². Этот подход выделяется, на наш взгляд, научной обоснованностью и является наиболее объективным из существующих оценок сущности массовых репрессий конца 20-х – начала 40-х гг.

В рамках рассматриваемого подхода находится точка зрения другого автора, С.А. Красильникова, который пишет:

«Репрессии... носили открыто политическую мотивацию, ...главные хозяйственно-экономические  акции сталинского режима, коллективизация, создание мощной индустрии имели под собой мощное репрессивное обоснование, а аресты и депортации помимо карательного значения также становились частью экономической политики сталинского режима...»⁵³.

Таким образом, определение происхождения массовых репрессий самой сущностью советского государства, являясь изначально политическим объяснением проблемы, не подтверждается фактически и не позволяет ответить на вопрос о сущности рассматриваемого вопроса. Однако позиция В.С. Измозика и С.А. Красильникова о массовых репрессиях как пути экономической и социальной модернизации системы, которая в целом принадлежит этому же направлению, является, на наш взгляд наиболее близкой к истине.

Подводя итог анализу существующих в современной отечественной  исторической литературе точек зрения по проблеме сущности массовых репрессий, можно сделать следующие выводы: 1) на данном этапе существуют три основных подхода определения сущности массовых репрессий в СССР в конце 20-х – начале 40-х гг. Сторонники первого подхода утверждают, что массовые репрессии явились результатом отхода руководства страны во главе с И.В. Сталиным от ленинских принципов построения социализма. Эта группа  представлена такими авторами, как Д.А. Волкогонов, Л.А. Гордон, Э.В. Клопов, О.Р. Лацис, В.М. Курицын, А. Бутенко. Вторая группа исследователей придерживается мнения, что наиболее точным определением сущности массовых репрессий служит понятие геноцида против собственного народа. Здесь выделяются работы А.С. Ципко, В.А. Иванова. Третье направление представлено воспринятой у западных исследователей концепцией, согласно которой сама тоталитарная сущность советского общества породила такое явление как массовые репрессии. Приверженцами этого подхода являются А.В. Антонов-Овсеенко, А.Л. Литвин, А.Х. Бурганов, А.Н. Яковлев; 2) в целом приходится отметить, что ни одна из представленных точек зрения не является до конца объективной и дающей ответ на вопрос о сущности массовых репрессий в СССР в рассматриваемый период; 3) в рамках третьего направления находится пока не имеющая поддержки точка зрения В.С. Измозика и С.А. Красильникова на массовые репрессии как на выбранный государственной системой путь модернизации страны,  которая является, на наш взгляд, наиболее близкой к истине.

Другой аспект проблемы социальной сущности массовых репрессий, касающийся сущности «большого террора» 1937-1938 гг., казалось бы из-за наибольшего числа публикаций по этому периоду репрессивной политики, должен был стать наиболее разработанным. Однако исследований рассматриваемого вопроса в этих публикациях почти нет (хотя другие теоретические вопросы получили довольно хорошее освещение). Те же работы, в которых все же упоминается о сущности событий 1937-1938 гг., принадлежат в основном тем же авторам, которые рассматривают проблему сущности репрессий в целом. В то же время, это, пожалуй, одна из немногих проблем, которую трудно назвать дискуссионной. Если и есть разногласия среди исследователей, то касаются они в основном не узловых моментов вопроса, а деталей и частностей. Господствующим мнением среди авторов является следующее: сущностью массовых репрессий в 1937-1938 гг. является «кадровая революция», заключавшаяся в замене партийного и хозяйственного состава руководителей, который сформировался в первые годы советской власти в период «демократического централизма», новым слоем людей, лично преданных И.В. Сталину.

Показательно то, что некоторые  исследователи в своих публикациях  в разделах, касающихся событий 1937-1938 гг., пытаются давать историографию рассматриваемого вопроса, перечисляют имеющуюся источниковую базу и делают попытки объяснить происхождение в литературе тех или иных точек зрения⁵⁴. Наибольшую ценность в этом плане, на наш взгляд, представляют историографические очерки и приложения в работах В.З. Роговина, являющегося, несомненно, ведущим автором по рассматриваемой нами проблеме. Стоит, однако, сказать о том, что данный исследователь в своих работах старается цитировать тех авторов, высказывания которых либо подтверждают, либо не опровергают концепцию самого исследователя в определении сущности массовых репрессий 1937-1938 гг. и критикует всех остальных. Например, говоря о восприятии событий «большого террора» западными современниками, он приводит высказывание Л.Д. Троцкого:

«Политический смысл и политические результаты великой чистки уже в  конце 30-х годов были адекватно оценены наиболее серьезными западными аналитиками. В докладе английского Королевского института внешних сношений, опубликованном в марте 1939 года, говорилось: «Внутреннее развитие России направляется к образованию «буржуазии» директоров и чиновников, которые обладают достаточными привилегиями, чтобы быть в высшей степени довольными статус кво... В различных чистках можно усмотреть прием, при помощи которого искореняются все те, которые желают изменить нынешнее положение дел. Такое истолкование придает вес тому взгляду, что революционный период в России закончился и что отныне правители будут стремиться лишь сохранить те выгоды, которые революция доставила им. (Цит. по кн.: Троцкий Л.Д. Портреты революционеров. М., 1991. С. 157-158.)»⁵⁵.

В работах «1937» и «Сталинский неонэп» прослеживается согласие самого В.З. Роговина с такой оценкой событий.

В плане показательности тенденциозности  анализа В.З. Роговиным происхождения проблемы сущности массовых репрессий 1937-1938 гг. можно также привести следующие примеры:

1. Автор называет мифической точку зрения А.И. Солженицына, говорившего о том, что террор с самого начала был неотъемлемой частью внутренней политики советского государства.

«В формирование... мифа немаловажный вклад внес Солженицын, утверждавший в своей книге «Архипелаг ГУЛАГ», что «ежовщина» была лишь одним из потоков «большевистского террора...»⁵⁶

2. Исследователь приводит, в подтверждение своей точки зрения, мнение одного из антикоммунистических авторов – М.С. Восленского, писавшего о смене социального и кадрового состава советского общества в результате событий 1937-1938 гг.

«...смена социальных типов в  ходе великой чистки 1936-1938 годов  отмечалась... антикоммунистическими  авторами, имевшими возможность наблюдать последствия сталинской «кадровой революции». Так, бывший советский аппаратчик М. Восленский, перебежавший на Запад и ставший там специалистом по вопросам советской элиты, подчеркивал, что в процессе великой чистки «с неизбежностью отбрасывались и в жестокой борьбе погибали те, кто еще верил в правоту марксизма и в построение коммунистического общества, а в правящем слое общества коммунисты по убеждению сменились коммунистами по названию (Восленский М.С. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М., 1991. С. 103.)».⁵⁷

Здесь В.З. Роговин плавно подводит читателя к собственному определению сущности «большого террора», которое заключается в понятии «кадровая революция». Он пишет:

«Великая чистка представляла собой  гигантское перераспределение позиций в социальной структуре общества и власти»⁵⁸.

Исследователь также выделяет и  те категории, которым была выгодна  «великая чистка», то есть рассматривает  вопрос об исходящей социальной направленности. Это, по его мнению, во-первых, молодые «выдвиженцы», пришедшие на смену старому большевистскому руководящему составу.

«От них Сталин мог ожидать безоговорочного  конформизма и беспрекословного, бездумного послушания при любых поворотах своего политического курса»⁵⁹.

 Во-вторых, это люди, наживавшиеся  на конфискациях, проводившихся  при арестах «врагов народа» или использовавшие эти аресты в собственных целях. В.З. Роговин пишет:

«Корыстную выгоду от репрессий  извлекали не только гласные и  негласные сотрудники НКВД, но и  добровольные доносчики, использовавшие обстановку поиска «врагов народа» для сведения личных счетов, устранения соперников по службе, а то и для открытого вымогательства материальных благ»⁶⁰.

Но автор дает и другое определение  «великой чистке». По его мнению,

«...«ежовщина» была превентивной гражданской  войной против большевиков-ленинцев (подчеркнуто мной. – С.Д.), боровшихся за сохранение и упрочение завоеваний Октябрьской революции»⁶¹.

Большинство других исследователей, придерживаясь примерно таких же, как и В.З. Роговин, взглядов и считая, что в 1937-1938 гг. произошла замена старого большевистского партийного и хозяйственного руководства новыми преданными лично И.В. Сталину кадрами, не дают своего определения сущности «большого террора» 1937-1938 гг. Нигде больше не встречается и определение событий «великой чистки» как гражданской войны против оппозиции большевиков-ленинцев. Авторы стараются обойти этот принципиальный аспект проблемы, ограничиваясь постановкой и попыткой разрешения других теоретических вопросов, относящихся к этому явлению отечественной истории. Например, О.В. Хлевнюк, приводя громадный объем фактического материала, делает вывод: