Массовые репрессии в СССР в конце 1920-х – начале 1940-х гг.: актуальные проблемы современной отечественной историографии

«Все это позволяет рассматривать  чистку конца 30-х годов как завершающий аккорд (и в какой-то мере, следствие) репрессивной политики, проводившейся в предшествовавшие годы»⁶².

Примерно такие же высказывания, которые не дают ничего нового для решения проблемы сущности массовых репрессий 1937-1938 гг., принадлежат и другим исследователям⁶³.

Таким образом, можно сделать вывод: проблема сущности массовых репрессий 1937-1938 гг., не являясь дискуссионной, имеет на данном этапе научного исследования одно решение. Наиболее четкое и фактически обоснованное определение было предложено В.З. Роговиным, который для понимания сущности событий «большого террора» предложил использовать термин «кадровая революция».

Следующим аспектом проблемы сущности массовых репрессий является определение сущности политики коллективизации и сопутствовавшего ей процесса раскулачивания. Первое, что стоит сказать в отношении исследования в историографии этого аспекта проблемы, это то, что существуют как бы два уровня в самой постановке вопроса о сущности рассматриваемых процессов. На первом уровне решается вопрос о принадлежности политики коллективизации и раскулачивания к политике массовых репрессий⁶⁴, на втором – определяется сущность самих этих процессов.  К проблеме определения сущности коллективизации и раскулачивания относится еще и вопрос о спецпереселенцах, группе лиц, подвергшихся выселению в результате раскулачивания.

Исследователем, ограничивающимся постановкой  и решением первого уровня вопроса является Р.А. Медведев. Причем он считает саму коллективизацию репрессивной кампанией по раскулачиванию:

«Пора сплошной принудительной коллективизации  продолжалась примерно четыре года (1929-1932)⁶⁵. Это была невиданная по масштабу репрессивная кампания (подчеркнуто мной. – С.Д.)  по «раскулачиванию»⁶⁶.

Репрессивной кампанией коллективизацию  считает также и В.А. Иванов. Для него критерием репрессивности служит подключение к осуществлению той или иной политики органов НКВД⁶⁷.

Главный исследователь политики коллективизации и связанных с ней проблем Н.А. Ивницкий как раз эту идею проводит через всю свою книгу «Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х годов)»⁶⁸. На наш взгляд, этот критерий, с некоторыми оговорками, подходит для определения принадлежности той или иной государственной акции к политике массовых репрессий.

Что касается второй части теоретического вопроса, касающейся определения непосредственно сущности политики коллективизации и раскулачивания, то по этому поводу в литературе существуют четыре подхода.

Первое  принадлежит упомянутому выше Н.А. Ивницкому, который показывает сущность политики коллективизации, точнее ее части связанной с раскулачиванием, следующим образом: для него это государственная «политика геноцида в отношении наиболее дееспособных крестьян (выделено мной. – С.Д.), так называемых кулаков, среди которых только небольшую часть можно было считать эксплуататорами»⁶⁹.

На наш  взгляд, точка зрения Н.А. Ивницкого о том, что сущностью раскулачивания явилась политика государственного геноцида по отношению такой категории сельского населения как кулачество, является на сегодняшний день бесспорной и фактически доказанной.

Ко второму направлению можно, на наш взгляд отнести тех авторов, которые считают политику коллективизации гражданской войной, развязанной государством против сельского населения страны. Это в первую очередь В.П. Данилов и В.З. Роговин.

Первым  мнение о том, что «...сталинская позиция  [по вопросу о коллективизации] фактически представляла собой гражданскую войну (выделено мной. – С.Д.) против крестьянства и сопровождалась голодом, унесшим миллионы жизней» высказал в 1989 г. В.П. Данилов⁷⁰.

В настоящее  время его позицию поддерживает В.З. Роговин, для которого коллективизация – это отдельная «гражданская война», развязанная государством против крестьянства, «порожденная не столько объективными классовыми противоречиями, сколько ошибочной политикой сталинского руководства»⁷¹.

«Гражданская война 1928-1933 года была войной, – пишет В.З. Роговин, – существенно ослабившей СССР, хотя и завершившейся «покорением» крестьянства»⁷².

На наш взгляд, данная концепция  является интересной и заслуживающей внимательного рассмотрения. Однако неправильное использование термина «гражданская война» выводит ее из разряда научных.

Третий подход представляет А. Бутенко, автор, для которого сущностью политики коллективизации является отступление от ленинских принципов строительства социализма в деревне и нарушение социалистической законности.

А. Бутенко пишет:

«И. Сталин, организуя кооперирование, пошел на ревизию всех основных ленинских указаний (подчеркнуто мной. – С.Д.) , не посчитался он и с решениями XV съезда партии и XIV партийной конференции по этим вопросам. Чрезмерно форсированное, осуществляемое сплошь и рядом под административным нажимом и в противоречии с принципами добровольности и поэтапности, плохо подготовленное «сплошное» кооперирование крестьянских хозяйств сопровождалось чудовищным беззаконием при раскулачивании, когда без суда и следствия тысячи и тысячи крестьянских семей разрушались и сгонялись с родной земли, их земля и средства производства экспроприировались, а главы семей репрессировались. Подобные действия являлись грубым нарушением социалистической законности (подчеркнуто мной. – С.Д.) »⁷³.

Таким образом, данная концепция лежит в рамках представления о сущности массовых репрессий конца 20-х – начала 30-х гг. в целом как отступления от ленинских принципов построения социализма Д.А. Волкогонова, В.З. Роговина и др., сохраняя все достоинства и недостатки этого подхода. Эта точка зрения является, по нашему мнению, принадлежащей публицистическому этапу исследования проблемы.

Четвертый подход представляет Л.И. Гинцберг, который считает, что крестьянство являлось главным объектом репрессий начала 30-х гг.⁷⁴ Для него сущностью репрессивной кампании по коллективизации и возникшего в ходе раскулачивания спецпереселения является проявление самой сущности советского государства. Коллективизацию Л.И. Гинцберг считает одним из проявлений карательной политики советских властей⁷⁵. Что же касается спецпереселенцев, то возникавшие в отношении них «перегибы», исследователь считает «вовсе не перегибами (аналогично тем, что происходили в ходе коллективизации), а магистральным курсом ВКП(б)»⁷⁶.

Данная  точка зрения лежит в рамках представления, что массовые репрессии в целом были вызваны самой сущностью советского государства, а коллективизация и сопутствовавшие ей раскулачивание с спецпереселения являлись одним из проявлений этой сущности. Это мнение, воспринятое у западной историографии является, на наш взгляд не объективным и недоказанным фактически.

Важным аспектом проблемы сущности массовых репрессий конца 20-х – начала 40-х гг. является определение сущности такого явления этого периода, как кампании по депортации отдельных народов СССР⁷⁷. Несмотря на довольно большой объем литературы по вопросу депортаций народов вообще⁷⁸, частные теоретические вопросы в этих изданиях почти не поднимаются. Главной особенностью этих публикаций можно назвать большую, чем в работах по другим темам, эмоциональность в изложении фактов. Говорить об изученности сущности этого явления пока не приходится. Однако громадное количество публикуемых документов⁷⁹ позволяет надеяться на появление настоящих исследовательских трудов, раскрывающих сущность политики депортации народов СССР в 30-х – начале 40-х гг. Пока же по указанному периоду в литературе представлены работы описательного плана, сводящиеся к восстановлению хроники событий и масштабов депортации⁸⁰.

Попытки теоретического анализа сущности проблемы имеют место на уровне определения сущности всей национальной политики советского государства этого периода (изучение этого вопроса получило развитие в последние годы). Здесь представлена точка зрения западной историографии, в которой, как пишут авторы фундаментальной монографической работы «Национальная политика России: история и современность»,

«...стало уже традиционным утверждение  о 30-х годах как о периоде реанимации идей русского национализма. Это аргументируется критикой «школы Покровского», переоценкой исторического прошлого, возвеличиванием царей и полководцев, отходом от постулата о России как о «тюрьме народов» и т[ому] п[одобное]»⁸¹.

Ее приверженцем, на наш взгляд, можно считать Л.З. Копелева, который утверждает, что И.В. Сталин насаждал великороссийский шовинизм, утверждая российские «приоритеты» во всех областях цивилизации⁸². Однако механически переносить такое понимание национальной политики периода партийно-государственного правления И.В. Сталина на политику депортаций отдельных народов СССР, было бы, наверное, шагом неправильным. Несмотря на это, такой перенос широко используется в публикациях националистического толка.

Нам встретилась пока единственная попытка понять сущность политики депортаций народов СССР, но ее трудно отделить от понимания целей депортаций. Принадлежит она главному публикатору документов по проведению политики депортации Н.Ф. Бугаю. Он утверждает, что сущностью нельзя определять какое-либо одно направление политики, а нужно учитывать всю совокупность целей, которые преследовали депортации и уже на их основе делать основные выводы. Например, во вступительной статье к сборнику документов «Иосиф Сталин – Лаврентию Берии: «Их надо депортировать...»: Документы, факты, комментарии» Н.Ф. Бугай пишет:

«В предлагаемой книге-хронике  ставится цель проанализировать ход  и последствия вынужденной миграции миллионов советских граждан в 1930-1950-х гг., показать подход партийного и государственного руководства страны (прежде всего И.В. Сталина и Л.П. Берии) к депортации как средству урегулирования межнациональных конфликтов, «исправления» собственных ошибок, пресечения любых проявлений недовольства антидемократическим, тоталитарным режимом (подчеркнуто мной. – С.Д.)»⁸³.

 Однако эта точка зрения, при всей ее привлекательности, не претендует на определение сущности такого явления массовых репрессий как депортации отдельных народов СССР. Скорее это можно считать попыткой постановки теоретического вопроса, решение которого позволит подходить к изучению большого объема опубликованного и ждущего публикации фактического материала с определенной научной концепцией.

Таким образом, рассмотрев существующие в современной отечественной исторической литературе точки зрения по проблеме определения сущности репрессивных кампаний по депортации отдельных народов СССР в 30-е – начале 40-х гг., можно сделать следующий вывод: исследования по данному вопросу находятся на этапе завершения сбора фактического материала и близко подошли к постановке теоретического вопроса. Намечается также основное направление, в рамках которого этот вопрос будет ставиться и решаться. Оно представлено в работах Н.Ф. Бугая, увидевшего в депортациях решение национальных конфликтов, метод исправления политических ошибок советского руководства, а также возможность подавления недовольства тоталитарным режимом.

Подводя итоги анализа состояния процесса изучения сущности массовых репрессий в СССР в конце 20-х – начале 40-х гг., можно сделать следующие выводы (из-за несомненной важности данного аспекта предлагаем выводы в развернутом виде):

1. Вопрос сущности массовых репрессий данного периода делится в литературе на ряд подвопросов, имеющих как самостоятельное, так и общее значение:

1) о сущности массовых репрессий  указанного периода в целом;

2) о сущности репрессий 1937-1938 гг.;

3) о сущности коллективизации  и раскулачивания;

4) о сущности кампаний по депортации  отдельных народов СССР в 30-е гг. и вплоть до начала Великой Отечественной войны.

2. Все выделенные аспекты находятся на различной стадии научного исследования:

а) для понимания сущности массовых репрессий в целом характерно наличие трех различных подходов. И здесь ведутся дискуссии между сторонниками того, что это было отступление от ленинских (и вообще марксистских) принципов построения социализма (Д.А. Волкогонов, Л.А. Гордон, Э.В. Клопов, О.Р. Лацис, В.М. Курицын, А. Бутенко); что массовые репрессии – это государственная политика геноцида против собственного народа (А.С. Ципко, В.А. Иванов); третье направление представлено воспринятой у западных исследователей концепцией, согласно которой сама тоталитарная сущность советского общества породила такое явление как массовые репрессии (А.В. Антонов-Овсеенко, А.Л. Литвин, А.Х. Бурганов, А.Н. Яковлев). Господства какого-то определенного подхода в данный момент в литературе не наблюдается;

б) в понимании сущности массовых репрессий периода «большого  террора» 1937-1938 гг., напротив, можно говорить о единодушии авторов. Наиболее емкое определение представлено в работах доктора философских наук В.З. Роговина, который предлагает рассматривать период «великой чистки» как «кадровую революцию»;

в) что касается вопроса о сущности политики коллективизации и раскулачивания, то здесь исследователи решают сразу два теоретических вопроса: доказывают репрессивный характер этих кампаний и определяют саму их сущность. Ответ на первый вопрос можно найти у Н.А. Ивницкого и В.А. Иванова, для которых показателем репрессивности является подключение к проведению политики органов НКВД. Что касается второго вопроса, то здесь возникают сложности с определением сущности коллективизации в целом. В процессе решения находится лишь проблема определения сущности политики раскулачивания. Господствующим в этом вопросе является мнение Н.А. Ивницкого, который считает, что это была политика геноцида против части сельского населения кулачества;

г) решение проблемы о сущности кампаний по депортации отдельных народов  СССР в 30-е гг. и вплоть до начала Великой Отечественной войны находится на стадии постановки теоретического вопроса. Несмотря на большой объем опубликованных источников (главная заслуга в этом принадлежит Н.Ф. Бугаю) до понимания сущности этого явления пока далеко.

3. Все возрастающий поток публикаций  ранее неизвестных документов  и попытки постановки и решения  теоретических вопросов не приводят к желаемым результатам. Проблема сущности массовых репрессий конца 20-х – начала 40-х гг. далека от решения. На наш взгляд, это происходит, во-первых, от отсутствия теоретической основы исследований, во-вторых от нерешенности главного вопроса об определении самого понятия «массовые репрессии».