Анна Андреевна Ахматова: жизнь и труды

Жгу до зари на оконце свечу

И ни о ком не тоскую,

Но  не хочу, не хочу, не хочу

Знать, как целуешь другую...

 

    Ее поэзию нельзя назвать “женской, дамской”, с их ограниченностью мысли и  чувства, представленной, например, в  прошлом веке Ростопчиной.

Поэзия Анны Ахматовой  — это прежде всего подлинность, невыдуманность чувств, поэзия, отмеченная необычайной сосредоточенностью и взыскательностью нравственного начала. Это своеобразный дневник сложного и вдумчивого современника величественной эпохи, но отраженной не непосредственно, как в зеркале, а пропущенной через сердце поэта.

Хорошо  здесь: и шелест и  хруст;

С каждым утром сильнее  мороз,

В белом пламени  клонится куст

Ледяных ослепительных роз.

И на пышных парадных снегах

Лыжный  след, словно память о том.

Что в каких-то далеких  веках

Здесь с тобою прошли мы вдвоем.

 

    Главная и неизбывная тема Ахматовой —  любовь — еще задолго до охлаждающей  умудренности зрелого возраста осложняется  и обогащается другой “повинностью”  ее жизни — призванием поэта. Поэзия — высший суд, перед которым смиряется  даже неотвратимая и безоглядная  сила любовных переживаний молодости. Общение поэта со своей музой  — потребность не менее властная, ценность жизни не менее высокая.

 

Муза  ушла по дороге.

Осенней, узкой, крутой,

И были смуглые ноги

Обрызганы крупной росой...

Я, глядя ей вслед, молчала,

Я любила ее одну,

А в небе заря стояла,

Как ворота в ее страну.

 

    Поэзию  Анны Ахматовой отличают благородный  лаконизм, немногословная емкость речи, когда за скудными строчками стихотворения  живет возможность многих тонких подробностей и оттенков. Можно много  говорить о замечательных чертах поэтического мастерства Ахматовой, но остановимся на одном — ее языке. Это не был никогда “язык цветов”, а живой, будничный, обиходный, нарочито прозаический. Истоки ее языка и  поэзии в пушкинской, классической манере, в этом залог ее успеха и  “долголетия”.

Двадцать  первое. Ночь. Понедельник.

Очертанья столицы во мгле,

Сочинил же какой-то бездельник,

Что бывает любовь на земле.

 

Пушкин  в творчестве Ахматовой

    Творчество  Пушкина, его гений были одним  из источников вдохновения великой  поэтессы “серебряного века” Анны Ахматовой. Лучшие поэты “серебряного века” сформировались под влиянием музы великого русского поэта, вобрали  в себя все лучшее, что привнес  в русскую поэтическую традицию Александр Сергеевич Пушкин. Влияние  его творчества на Анну Ахматову особенно сильно не только в силу обстоятельств, но и той огромной любви, которую  питала поэтесса к Пушкину.

    Дело  в том, что Анна Ахматова — царскоселка. Ее отроческие, гимназические годы прошли в Царском Селе, теперешнем Пушкине, где и сейчас каждый невольно ощущает неисчезающий пушкинский дух. Те же Лицей и небо, и так же грустит девушка над разбитым кувшином, шелестит парк и мерцают пруды... Анна Ахматова с самого детства впитала воздух русской поэзии и культуры. В Царском Селе написаны многие стихи ее первого сборника “Вечер”. Вот одно из них, посвященное Пушкину:

 
 

Смуглый отрок бродил по аллеям,

У озерных грустил  берегов,

И столетие мы лелеем

Еле слышный шелест шагов.

Иглы  сосен густо и  колко

Устилают  низкие пни...

Здесь лежала его треуголка

И растрепанный том  Парни.

 

    В этом стихотворении отразились особенности  восприятия Анной Ахматовой Пушкина  — это и живой человек (“Здесь лежала его треуголка”), и великий  русский гений, память о котором  дорога каждому (“И столетие мы лелеем еле слышный шелест шагов”).

Муза возникает  перед Ахматовой в “садах Лицея” в отроческом облике Пушкина —  лицеиста-подростка, не однажды мелькавшего  в “священном сумраке” Екатерининского  парка. Мы ощущаем, что ее стихи, посвященные  Царскому Селу и Пушкину, проникнуты неким особенным чувством, которое  можно даже назвать влюбленностью. Не случайно лирическая героиня ахматовской “Царскосельской статуи” относится к воспетой великим поэтом красавице с кувшином как к сопернице.

 

Я чувствовала смутный  страх

Пред  этой девушкой воспетой.

Играли  на ее плечах

Лучи  скудеющего света.

И как могла я  ей простить

Восторг твоей хвалы влюбленной...

Смотри, ей весело грустить

Такой нарядно обнаженной.

 

    Сам Пушкин подарил бессмертие этой красавице:

 

Урну  с водой уронив, об утес ее дева разбила.

Дева  печально сидит, праздный держа черепок.

Чудо! Не сякнет вода, изливаясь  из урны разбитой;

Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит.

 

    Ахматова  с женской пристрастностью вглядывается в знаменитое изваяние, пленившее  когда-то поэта, и пытается доказать, что вечная грусть красавицы с  обнаженными плечами давно прошла. Вот уже около столетия она  втайне радуется своей завидной и  безмерно счастливой женской судьбе, дарованной ей пушкинским словом и  именем... Можно сказать, что Анна Ахматова пытается оспорить и сам  пушкинский стих. Ведь ее собственное стихотворение озаглавлено так же, как и у Пушкина, — “Царскосельская статуя”.

    Это небольшое  ахматовское стихотворение критики относят к одному из лучших в поэтической пушкиниане. Потому что Ахматова обратилась к нему так, как только она одна и могла обратиться, — как влюбленная женщина. Надо сказать, что эту любовь она пронесла через всю свою жизнь. Известно, что она была оригинальным исследователем творчества Пушкина.

    Ахматова  так писала об этом: «Примерно с середины двадцатых годов я начала очень усердно и с большим интересом заниматься изучением жизни и творчества Пушкина... “Мне надо привести в порядок мой дом”, — сказал умирающий Пушкин. Через два дня его дом стал святыней для его родины... Вся эпоха стала называться пушкинской. Все красавицы, фрейлины, хозяйки салонов, кавалерственные дамы постепенно начали именоваться пушкинскими современниками... Он победил и время и пространство. Говорят: пушкинская эпоха, пушкинский Петербург. И это уже к литературе прямого отношения не имеет, это что-то совсем другое».

    Любовь  к Пушкину не в малой степени  определила для Ахматовой реалистический путь развития. Когда кругом бурно  развивались различные модернистские  направления, поэзия Ахматовой порой  выглядела даже архаичной. Краткость, простота и подлинность поэтического слова — этому Ахматова училась  у Пушкина. Именно такой, подлинной, была ее любовная лирика, в которой  отразились многие и многие судьбы женщин, “великая земная любовь”:

Эта встреча никем  не воспета,

И без песен печаль улеглась.

Наступило прохладное лето,

Словно  новая жизнь началась.

Сводом  каменным кажется  небо,

Уязвленное желтым огнем,

И нужнее насущного  хлеба

Мне единое слово о  нем.

Ты, росой окропляющий  травы,

Вестью  душу мою оживи, —

Не  для страсти, не для  забавы,

Для великой земной любви.

 

«Романность» в лирике Ахматовой

    Поэзия  Анны Ахматовой периода ее первых книг (“Вечер”, “Четки”, “Белая стая”) — почти исключительно любовная лирика. Ее новаторство как художника  проявилось первоначально именно в  этой традиционной, вечной, многократно  использованной и, казалось бы, до конца  отыгранной теме. Новизна любовной лирики А. Ахматовой сразу бросалась в глаза современникам чуть ли не с первых ее стихов, но, к сожалению, знамя акмеизма, под которое встала молодая поэтесса, долгое время как бы драпировало в глазах многих ее истинный, оригинальный облик и заставляло постоянно соотносить ее стихи с различными поэтическими течениями: то с акмеизмом, то с символизмом, а то с некоторыми почему-либо выходившими на первый план модными теориями.

    Выступавший на вечере А. А. Ахматовой в Москве в 1924 году Леонид Гроссман остроумно и справедливо говорил: “Сделалось почему-то модным проверять новые теории языковедения и новейшие направления стихологии на “Четках” и “Белой стае”. Вопросы всевозможных сложных и трудных дисциплин стали вдруг разрешаться специалистами на хрупком и тонком материале этих замечательных образцов любовной элегии. К поэтессе можно было отнести горестный стих А. А. Блока: ее лирика и впрямь стала “достоянием доцента”. Это, конечно, почетно и для всякого поэта совершенно неизбежно, но это менее всего отражает то неповторимое выражение поэтического лица, которое дорого бесчисленным читательским поколениям”. И действительно, две вышедшие в 20-х годах книги об А. Ахматовой, одна из которых принадлежала В. Виноградову, а другая — Б. Эйхенбауму, почти не раскрывали читателю ахматовскую поэзию как явление искусства, то есть воплотившегося в слове человеческого содержания.

    Однако  не можем не отдать должное замечательному литературоведу Б. Эйхенбауму. Важнейшей  и, может быть, наиболее интересной его мыслью было высказанное положение  о “романности” ахматовской лирики, о том, что каждая книга ее стихов представляет собой как бы лирический роман, восходящий к реалистической прозе и имеющий к тому же в своем генеалогическом древе именно русскую традицию. Доказывая эту мысль, он писал в одной из своих рецензий: “Поэзия Ахматовой — сложный лирический роман. Мы можем проследить разработку образующих его повествовательных линий, можем говорить о его композиции, вплоть до соотношения отдельных персонажей. При переходе от одного сборника к другому мы испытывали характерное чувство интереса к сюжету — к тому, как разовьется этот роман”.

    О “романности” лирики А. Ахматовой интересно писал и Василий Гиппиус (1918). Он видел разгадку успеха и влияния А. Ахматовой и вместе с тем объективное значение ее любовной лирики в том, что эта лирика пришла на смену умершей или просто отошедшей на задний план форме романа. И действительно, рядовой читатель может недооценить звуковое и ритмическое богатство таких, например, строк: “и столетие мы лелеем еле слышный шорох шагов”, — но он не может не плениться своеобразием повестей — миниатюр, где в немногих строках рассказана настоящая драма. Такие миниатюры — рассказ о сероглазой девочке и убитом короле, рассказ о прощании у ворот (стихотворение “Сжала руки под темной вуалью...”), напечатанный в первый год литературной известности Анны Ахматовой.

    Потребность в романе для русского общества XX века — потребность весьма насущная. Роман стал необходимым элементом  жизни, как лучший сок, извлекаемый, говоря словами М. Ю. Лермонтова, из каждой ее радости. В нем увековечивались  сердца со своими неповторимыми особенностями, и, конечно, круговорот идей, неуловимый фон милого быта. Но роман в прежних  формах, роман как плавная и  многоводная река, стал встречаться  все реже, стал сменяться сначала  стремительными ручейками (“новелла”), а там и мгновенными “гейзерами”, романами-миниатюрами. Именно в этом роде искусства, в лирическом романе-миниатюре, в поэзии “гейзеров” Анна Ахматова достигла большого мастерства. Вот  один из таких романов (стихотворение  “Смятение”):

 

Как велит простая  учтивость,

Подошел ко мне, улыбнулся,

Полуласково, полулениво

Поцелуем  руки коснулся —

И загадочных, древних  ликов

На  меня посмотрели очи...

Десять  лет замираний  и криков,

Все мои бессонные  ночи

Я вложила в тихое  слово

И сказала его —  напрасно.

Отошел  ты, и стало снова

На  душе и пусто и  ясно.

 

    Роман кончен. Трагедия, продолжавшаяся целых  долгих десять лет, уместилась в одном кратком событии, одном жесте, взгляде, слове.

    Многие  центральные мотивы лирики А. Ахматовой  напоминают темы русских социально-психологических  романов: судьба человека, не случайность  встреч людей и переплетения их жизненных  путей, тема вины и ответственности  за судьбы близких. Действительно, прав был О. Мандельштам, когда сказал, что А. Ахматова “принесла в русскую  лирику всю огромную сложность и  психологическое богатство русского романа девятнадцатого века”.